Царская дыба

, и четко усвоил основной закон: сделаешь чего хорошего, никто не заметит. Нашкодишь – вызовут к начальству и вставят пистон. Потому и понимал, что нервничает командир зря. Раз не вызывают – значит довольны, все хорошо.

– Едут, едут! – закричали откуда-то с чердака, и внезапно засуетились подворники, кинулись к воротам, скидывая тяжелый засов.

Опричник вложил саблю в ножны, отошел к бадье, в которой грелась вода для скота, зачерпнул обеими ладонями, плеснул себе в лицо:

– Хорошо!

Андрей Толбузин влетел во двор в сопровождении еще четырех конных, спрыгнул на утоптанную землю, небрежно отшвырнув поводья:

– Уф, получилось! Сказывал я сегодня государю и про крамольника твоего, и про тебя. Ты уж не обессудь, Семен, но про бой огненный, что боярин супротив войска конного учинил, пришлось пересказать. Потешил я Ивана Васильевича этим, потешил... Завтра видеть тебя желает. Уф... Ну, чего здесь паришься? В трапезную пошли.

Они вошли в дом, в обширную пустынную комнату с длинным столом. Зализа сел рядом с боярином, провел рукой по скатерти:

– Не потчует никто... Ты пошто по сей день не женился, Андрей?

– Не жалует этого государь, – сморщившись, мотнул головой боярин. – Ой, не жалует в своей избранной тысяче. Хочет, чтобы думы все только о Руси были, а не о гнезде своем.

– А как же мне подарок к свадьбе прислал?

– Ну, сравнил, – Толбузин стряхнул с плеч шубу. – Ты где? На рубежах дальних. Только и слышно, то свенов побил, то ордынцев ливонских, то, вот, епископа ощипал. Про супругу ничего неведомо, а про подвиги постоянно вести приходят. Потому и позволяется многое. А здесь: весь на виду, как уж на крыше. Слабости никакой не спустят. Тут же царю на шепчут.

– А правду говорят, – подал голос Нислав, – что царь Иван Грозный чуть не каждый день людей казнил или пытал вся...

Закончить фразу ему не удалось, поскольку пришедшаяся в ухо оплеуха опрокинула его со скамьи, под ребра пришелся пинок ноги, в воздухе сверкнула сабля.

“Убьют”, – понял милиционер, проклиная свой невоздержанный язык, и скребя пол ногтями, пытаясь отползти назад, подальше от занесенной Зализой сабли.

– Стой! – перехватил оружную руку Толбузин.

– Я государю сказывал, ты вместе со служилым, бой видевшим, придешь. Нехорошо получится, коли признаем, что за слова охальные намедни его зарубили, или запороли, как положено.

– От блин, – прошептал бывший патрульный.

– Теперь понятно, как обет молчания люди дают.

– Откель знаешь? – навис над ним хозяин дома.

– Читал... – Нислав осекся. Не мог же он сказать, что его этому в сельской школе учили?!

– В письмах подметных?

– Ага, в них, – тут же схватился за подсказку патрульный, покосился на Зализу и уже от себя добавил: – Когда в Иван-город заезжали, у причала видел.

– Выбросил кто-то листок поганый, – опричник еще раз саданул его под ребра, – а ты читаешь.

Нислав воспринял пинок с облегчением – кажись, пронесло, резать не станут.

– Вставай, – разрешил Толбузин, возвращаясь к столу. –