Молот Ведьм

— Конечно, лучше, — засмеялся я. — Но толпа это всего лишь толпа. Сейчас успокоится.

Действительно, люди ведь ждали зрелища, а каждое замешательство только отдаляло завершающее развлечение.

— Магистр, — спросила Рита, склоняясь ко мне. — Можно спросить, почему почтенный бургграф вас так называет?

Вопрос был в высшей мере справедливым, поскольку я не носил в Биаррице служебного наряда — чёрного кафтана с вышитым серебром надломленным крестом, — а одевался как обычный горожанин.

— Поскольку Мордимер магистр веры и правосудия, а также знаток человеческих душ, — ответил за меня бургграф, с излишним, как на мой вкус, пафосом.

Я склонил голову.

— Всего лишь покорный слуга Божий, — объяснил я.

— Ин-кви-зи-тор, — угадала Рита. — Но, наверное, в Биаррице не по службе?

— Боже сохрани, — снова отозвался бургграф. — Он мой друг и приятный гость.

Я снова склонил голову.

— Это честь для меня, милостивый государь, — произнёс я. Тем временем, толпа успокоилась, а висельника, который бросил камень, поймали и отвели в сторону. Насколько я знал бургграфа, будет так жестоко выпорот, что в следующий раз крепко подумает, прежде чем начнёт поднимать дебош. Приговорённый встал с колен. У него было окровавленное лицо, которое он пытался вытереть рукой, но кровь без остановки текла со лба.

— Бога призываю в свидетели, я не виновен в этих смертях, — крикнул он. — Смилуйтесь, господин бургграф, во имя Господа, смилуйтесь! — Он протянул руки в сторону ложи, в которой мы сидели.

Бургграф с силой опёрся на подлокотники кресла и с немалым трудом встал на ноги.

— Делай своё дело, мастер малодобрый, — произнёс он установленную формулу, будто не услышав мольбы приговорённого.

Обрадованная толпа завыла, а приговорённый снова упал на колени и спрятал лицо в ладонях. Между его пальцев стекали струйки крови. Подмастерье палача подхватили его под руки и подвели под самую петлю. Вот только, на помосте не было самого палача!

— А сейчас смотрите, — произнёс бургграф чрезвычайно самодовольным тоном.

Снова зазвучали трубы, доски в помосте разошлись, и наверх выехал палач в алой куртке. Чернь, ошеломлённая, поражённая и обрадованная неожиданным появлением исполнителя, завыла во весь голос. Раздались аплодисменты.

— Поздравляю, бургграф, — сказал я, — Какой прекрасный эффект.

Линде покраснел и бросил взгляд в сторону Риты, проверяя, также ли она восхищена его замыслом, но прекрасная певица сидела, наблюдая за всем с милой, лишённой эмоций улыбкой.

Кат из Альтенбурга не был, что дополнительно удивило всех, в надетом на голову капюшоне. Видимо, он не заботился о своей анонимности, а может ему нравилось, когда восхищались его красотой. Ибо, хотя ваш покорный слуга не является тонким знатоком мужских прелестей, я мог предполагать, что палач нравится женской части общества. Его светлые, пушистые волосы трепал ветер, а на лице застыло выражение вдохновения. По-моему, он сделал бы карьеру как модель скульпторов или художников, но что ж, выбрал другую профессию. И я был уверен, что недолго ему ей радоваться, поскольку анонимность исполнителей, в конце концов, не была чьей-то выдумкой, а лишь формой защиты от мести семьи или друзей пытаемых или казнимых. Палач подошёл к приговорённому, положил ему руку на плечо и что-то прошептал на ухо. Наверное, по обычаю просил прощения, но преступник только потряс головой в немом протесте. Возмущённая толпа зловеще зароптала. Исполнитель бессильно развёл руками и улыбнулся. Это несколько испортило эффект, так как даже с этого расстояния я увидел, что у него почерневшие, неровные зубы и большая щель на месте левой «единички» и «двойки». На помост взобрался тщедушный монах с выбритой тонзурой и возложил руки на плечи преступника, я видел, что он молится, ибо его губы беззвучно шевелились. Потом с торжественностью сотворил знак креста и сошёл с помоста. Подмастерье связали смертнику руки за спиной, после чего подсунули под петлю низкую, широкую скамеечку и помогли ему взойти на неё. Преступник производил впечатление полностью покорившегося судьбе, но помощники палача явно были начеку. Очевидно, они знали по собственному опыту, что люди, стоящие пред лицом скорой смерти, способны решиться на неожиданное, необыкновенно сильное сопротивление. А кажущаяся безучастность может превратиться в иступлённый, безумный гнев. Однако в этом случае ничего не указывало, что ситуация должна выйти из-под контроля. Приговорённый позволил надеть себе на шею петлю (палач перед этим очень внимательно её проверил, прямо-таки заботливо касаясь каждого волокна) и встал почти смирно, с головой, откинутой назад.

— Держу пари, умрёт до захода, — сказал Шпрингер.

— Принимаю, — тотчас ответил расплывшийся мещанин в расшитом золотом кафтане, что сидел за нашими спинами. — Тридцать крон?

— А пусть будет пятьдесят, — ответил Шпрингер.

— Тогда и я войду за пятьдесят, — сухо произнёс высокий дворянин, сидящий двумя креслами от прекрасной Риты. — Я видел этого палача в Альтенбурге, господин Шпрингер, и ручаюсь, вы только что потеряли деньги.

— Случаи разные бывают, — назидательно заметил советник бургграфа. — Не всё коту масленица.

— А вы, магистр, — обратилась ко мне Рита. — Не используете ваш богатый профессиональный опыт, чтобы оценить способности собрата? Ловко его повесит или нет? Приговорённый помашет ногами до заката или испустит дух раньше?

Конечно, она хотела меня задеть, сравнивая с палачом, но ваш покорный слуга и не такие оскорбления слышал и не из таких уст. Вокруг нас воцарилось полное напряжения молчание, но я лишь сдержанно улыбнулся.

— Судьба этого человека в руках Господа, — ответил я. — А как долго будет умирать, не имеет значения по сравнению с тем, сколько длятся адские муки, которые познает, как каждый грешник, осмеливающийся нарушить законы Божьи и человеческие.

Бургграф внезапно закашлялся, а Шпрингер постучал ему по спине.

— Хорошо сказано, магистр Маддердин, — произнёс Линде, когда откашлялся.

— То есть, не знаете, — констатировала снисходительным тоном певица и отвернулась в сторону высокого дворянина, глядевшего на неё с открытым ртом.

Я внимательно смотрел, что придумает златорукий талант из Альтенбурга. Конечно, у него была специально подготовленная верёвка, но этого недостаточно для такого искусного повешенья, какое хотел нам представить. Несомненно, он также постарается, чтобы петля затянулась не на шее приговорённого, а легла на подбородок. Трубы зазвучали ещё раз, а кат с размахом выбил скамейку из-под ног приговорённого. Вот только, одновременно поддержал его за локоть, чтобы тот не повис слишком резко, что могло бы значительно сократить сеанс. Движение руки палача было молниеносным, столь же быстро он убрал руку, но мне не составило труда заметить этот жест. Вот, в этом-то и таился секрет.

Преступник хрипел, краснел, лягался ногами, а слюна текла с углов его рта. Он обмочился, что публика приняла с полным восхищения криком.

— Правда ли, что мужское естество набухает во время проведения казни через повешение, а из семени, пролившегося на землю, вырастает корень волшебной мандрагоры? — с интересом спросила Рита. Я заметил, что она смотрит на конвульсии приговорённого с нездоровым восхищением, а её глаза расширились. Мы когда-то с братьями-инквизиторами задумались, почему среди палачей нет женщин, и пришли к выводу, что по двум причинам. Во-первых, большинство не смогло бы выдержать причинения ближнему страданий и смерти. Однако вторая причина была интереснее. Так вот, мы признали, что то, небольшое меньшинство, которое справилось бы с заданием, открыло бы в пытках извращённое наслаждение, граничащее с сексуальным возбуждением. А это не принесло бы пользы самому искусству, которое следует питать лишённым эмоций профессионализмом.

— Если пожелаете, несомненно, наш почтенный хозяин позволит вам проверить, куда подевалось семя этого человека, — сказал я. Сидящий рядом с певицей дворянин подскочил как ошпаренный.