Молот Ведьм

— И знаешь, Верма, не только это меня поразило в порученном тобой задании. Уже в Гевихте я сориентировался, что местные инквизиторы отнюдь не жаждут выяснять и разглашать дело, а совсем наоборот: всё хотят положить под сукно. То есть, ты желала, чтобы я поехал в Гевихт не гасить пожар, а распалить его.

— Я не нарушила закона, — она почти заверещала. — Вы не можете ничего мне сделать!

— Это так, — ответил я, хотя это было ответом лишь на первую часть высказанного ею утверждения. — Ты оказалась хорошей христианкой, а твой донос послужил нашему Господу и нашей Церкви. Но не хочешь ли меня просветить? Не хочешь ли мне сказать, почему ты донесла на сестру и племянника? Для следствия это не имеет ни малейшего значения. Считай это личным интересом инквизитора. Теперь она подняла взгляд и посмотрела прямо на меня. У неё были красивые, зелёные глаза, и это было единственной красивой частью её лица.

— Разве Писание случайно не гласит: Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня? — спросила она, и мне не понравилась издёвка, которую я услышал в её голосе.

— Чем она тебя обидела, Верма? — спросил я, игнорируя её слова. — Чем она заслужила такую судьбу?

— Она забрала у меня жениха, родила ребёнка… — выдавила она наконец. Вцепилась когтями в край табурета.

— А я всегда была праздной, инквизитор. Поэтому мой муж шатался по борделям, поэтому прозвал меня бесплодной сукой. А у неё было всё… был ребёнок… а женщина, а женщина… — она оборвала и какое-то время тяжело дышала, а её лицо превратилось в вытянувшуюся, отвратительную маску. — Женщина без ребёнка это просто насмешка… Я покачал головой, ибо наконец-то понял. И то хорошо, что дело было не в золотой заколке или брошенном в детстве обидном слове. Поскольку и такие вещи люди способны были помнить и по таким вот поводам доносить на своих близких в Инквизицию. Но в этом случае, благодаря милости Господа, даже грех зависти посеял прекрасный плод.

— Понимаете меня? Понимаете? Я кивнул. Понимал её, а она, как каждый грешник, искала именно понимания. Но это однако не означало, что оставлю дела как есть. Если была орудием во всемогущих руках Бога, то Бог найдёт способ, как ей помочь. Я не собирался. — Спасибо тебе за объяснения, Верма. И ещё одно. Такое деяние, как твоё, не может остаться без награды. Может неосознанно, но ты сдержала распространение зла. Твоя семья, соседи и друзья будут несомненно гордиться тем, что оказавшись перед лицом трудного выбора, ты выбрала основы нашей веры и лояльность относительно Церкви, а не такие приятные дела, как семейные узы. Поздравляю тебя от имени Святой Службы. Я встал и слегка склонил голову.

— До свидания, — сказал я. — Желаю приятных снов.

— За что? — вскричала она. — За что вы так со мной? Я была полезным орудием!

— Правда, — ответил я. Но разве могильщик будет плакать из-за сломанной лопаты? Не та, так другая… Я простился с ней вежливым кивком и вышел. Из спальни я слышал только сдавленное рыдание, но у меня была неясная уверенность, что Верма Риксдорф жалеет не о своих поступках, а лишь об их последствиях. Молчания, когда её увидят соседи, нечистот, выливаемых на голову, когда будут проходить под окнами, плевков под ноги и глухих проклятий. Не знаете, любезные мои, как сильно ранит презрение, особенно когда ещё недавно была уважаемой особой. А женщина, которая указала инквизиторам на сестру и её маленького сыночка, не сорвёт аплодисментов соседей. Всё же грустно, что самой большой угрозой для наших доносчиков обычно является угроза разоблачить во всеуслышание их доносительство. Что ж, мир не совершенен, ибо ведь каждый человек должен считать поводом для гордости сотрудничество со Святой Службой … Я не мог удержаться от чувства отвращения к вдове Риксдорф. Если бы она искала истину, озарённая святыми заповедями веры и движимая набожной тревогой! Но она всего лишь жаждала отомстить кому-то, кто ни в чём перед ней не провинился. Она была жалким червем, и как червя я мог её растоптать. Однако я знал, что это было бы не только спорным с точки зрения закона (о чём, может, даже особо не беспокоился бы), но прежде всего, свидетельствовало бы о проявлении излишней милости. А ведь Господь не слепил меня, чтобы я приносил милость, но справедливость. Что я и старался делать, как можно лучше, преисполненный смирения и страха Божьего.

Молот ведьм

Судите других право и без страха. Но помните, что каким судом судить будете, сами будете судимы, и какой мерой мерить будете, вам отмерят.

(Евангелие от святого Матфея)

Меня пригласили на повешение, и неудобно было отказывать, хотя, как вы догадываетесь, ваш покорный слуга не особый любитель такого рода развлечений. Подобный спектакль хорош для местной черни, но не для людей моего покроя, которые в муках ближнего видят лишь путь, ведущий к спасению, а не грешную утеху. Однако бургграф Линде был очень доволен новым помостом и новой виселицей, а кроме того, после казни приглашал на пиршество. Я также знал, что громко возвещалось о присутствии палача из Альтенбурга, таланта-золотые руки, способного так хитро подвесить приговорённого, что тот ещё добрых несколько часов дрыгал ногами в конвульсиях.

— Устрашающий пример, магистр. — Бургграф Линде поднял толстый, унизанный перстнями палец. — Всегда повторяю, что устрашающий пример самое то. Ибо только страх может научить голытьбу уважать закон.

— Вы несомненно правы, почтенный, — ответил я учтиво и угостился напитком, который бургграф щедро влил в мой кубок. — И какой же была вина приговорённого, разрешите узнать?

Бургграф застыл на секунду с пальцем у ноздри, а потом повернулся в сторону своего доверенного, высокого дворянина с орлиным носом и лицом, напоминающим лезвие топора.

— Спрингер, за что мы собственно вешаем? — спросил.

— Три изнасилования и убийства девиц из приличных домов, — объяснил дворянин.

— Вот именно, — ответил бургграф. — Нам не нужны насильники или убийцы. Хотя за непорочность этих изнасилованных руку бы на отсечение не отдал, — засмеялся он.

— По мере, как иду по жизни, моя память всё чаще сдаёт, — признал я смиренно. — Но разве наказание за изнасилование и убийство случайно не кастрация и четвертование, в процессе помилования заменяемые колесованием?

— В целом, да, — ответил Линде. — И с удовлетворением замечу, дорогой магистр, память у вас хороша как и раньше. Однако если бы мы его повредили, то как бы палач смог показать своё мастерство в повешении?

— Несколько часов дрыганья, такого я ещё не видел, — покрутил головой Спрингер. — Даже верить мне не хочется, что это возможно. А вы что думаете, магистр?

Зрелище приговорённого в конвульсиях не казалось мне особо захватывающим развлечением, но я был в состоянии понять, что в провинции даже люди из хороших семей или чиновники жаждут событий.

— Думаю, весь секрет состоит в правильном приготовлении и надевании верёвки, а также особо аккуратном выбивании скамейки из-под ног. Если бы ваша милость, — я обратился к бургграфу, — велели устроить люк, то даже самый лучший палач немного бы помог, ибо падение с высоты привело бы к разрыву спинного мозга.

— Именно поэтому у нас нет люка, — засмеялся Линде с удовлетворением, и его обвисшие щёки заколыхались. Бургграфа я знал много лет. А с тех пор, как я спас от костра его свойственницу (впрочем, совершенно правильно и согласно закону, поскольку её невинно обвинили злые соседи), бургграф питал ко мне особую симпатию и всегда тепло принимал, когда мне случалось проезжать через Биарриц, которым он уже давно правил. Линде был славным, честным человеком с незатейливыми манерами и простыми привычками. Но его тучность и широкая улыбка на толстых губах обманули уже многих. Бургграф железной рукой правил Биаррицем, а преступники быстро заканчивали на виселице, плахе или гнили в необычайно глубоких подземельях под замком. Гнили, впрочем, недолго, так как бургграф никогда не скрывал, что расходы на пропитание заключённых считает лишней статьёй в разделе расходов городской казны.