Слово шамана

ный или кобылий сыр, мясо, баранье, козье или лошадиное, копченое, или вяленое, или сушеное, изрезанное на мелкие кусочки и лишенное костей.

Но много ли времени нужно степняку, извечному кочевнику, чтобы сняться с места? Считанные часы. Посему большинство татар, получив приказ, не стали никуда торопиться, а лишь проверили – насколько легко выходит из ножен древняя сабля, достаточно ли стрел в колчане, не рассохлось ли ратовище у копья, да не потрескалась ли дуга тугого лука. А потом снова вернулись к своим тучным стадам.

Заторопился только сотник Алги-мурзы Шаукат – взяв с собой половину воинов, охранявших дворец султанского наместника, он умчался на север с письмом Кароки-мурзы, предназначенном для Девлет-Гирей. Мурза советовал своему татарскому союзнику, что уже должен возвращаться из набега и как раз подходить к Изюмскому броду, до конца июня в ханство не входить – пусть обленившийся Сахыб исполняет султанский приказ сам.

Впрочем, наверное, мчались на север и другие гонцы – потому, что спустя две недели после получения в Бахчи-сарае начальственного фирмана, сообщение о поднимаемом для похода на Северный Кавказ ополчении достигло московского Кремля.
* * *

– Боярыня, – подбежав, торопливо поклонился Ефрем. – Гости к нам нагрянули.

– Кто?

– То не ведаю, – выпрямившись, холоп поправил на боку саблю. – Сказывают, бояре московские.

– Сейчас иду, – кивнула Юля. – Ступай. Мальчишка, опять поправив саблю, убежал обратно на стену.

Всем шести холопам, выжившим после схватки с лезущими на стену татарами, Варлам подарил по сабле – настоящей, московской, которой человека вместе с доспехом пополам развалить можно, и железо им в Ельце купил – куяки сшить. Саблями мальчишки гордились, расставаться с ними отказывались и днем и ночью – но привыкнуть к висящей сбоку тяжести никак не могли.

Господи, восемнадцать лет – дети ведь еще!

Юля попыталась вспомнить себя в восемнадцать шил посудину до дна, стряхнул последние капли на землю и с поклоном вернул:

– Благодарствую, боярыня Юлия. Рад видеть тебя в добром здравии.

– Антип, Тадеуш, Войцех, – махнула рукой подворникам барыня. – Лошадей примите.

– Супруг как твой, боярыня? – вежливо поинтересовался гость. – В здравии ли он?

– Спасибо, здоров, Даниил Федорович, – кивнула Юля. – В Ольховку уехал. Там два смерда луг заливной не поделили. Соседи сказывают, чуть до смертоубийства не дошло.

– Да, это бывает, – кивнул дьяк. – А я ему гостинец обещанный привез. Петерсемены два бочонка. А еще вина бургунского и мальвазии. И тебе, боярыня, не обессудь, тоже подарок привез.

Дьяк развязал уже снятую с коня суму, вынул лежащую сверху душегрейку, встряхнул и накинул Юле на плечи.

– Вот, боярыня. От души подарок, прими, не обижай...

Телогрейка была сшита из толстой коричневой байки, по плечам и спереди оторочена горностаем, а поверху, треугольником вперед, на грудь и назад, ниже лопаток нашит пышный мех чернобурки. Свободное место на груди, между плечами и чернобуркой, украшали