Мертвая тишина

Позже появились ищейки и чистильщики. Они отлавливали тех жутких существ и ее поймали вместе с ними…Поймали, чтобы продать спустя несколько дней.

Она назвалась им Нимени и пролежала в углу своей клетки сутки, не притронулась даже к воде. Ей было страшно…она еще не знала, что она такое. И кто такие они. Но с каждым днем ее кошмар становился все страшнее и страшнее.

Тогда она еще не понимала за что с ней так? Почему остальных разместили наверху в покоях, а ее в грязные бараки в кандалы и цепи. Словно она животное дикое. Не понимала до тех пор, пока адски не проголодалась и ей не бросили в клетку труп одного из бессмертных…Она пришла в себя, когда обглодала его кости. И осознала…что ничего ей не приснилось… Какие-то силы ада ее прокляли и превратили в монстра.

Первый раз ее продали в Асфентусе. Хозяину гладиаторов. Она не помнила сколько тогда воинов побывали на ней и в ней…помнила лишь, что набросилась на одного из них и вцепилась зубами ему в лицо и тогда ей впервые начали вколачивать в рот деревянный кляп и связывать кожаным верёвками, смоченными в вербе.

Она потеряла счет хозяевам и ублюдкам, которые терзали ее тело. Ей хотелось только одного – умереть. Закрыть глаза и оказаться вместе с сыном в васильковом поле, как у них за деревней. Николас часто приносил ей оттуда цветы, и она плела им обоим венки, чтобы потом пускать их в реку, загадав желание. Она мечтала взять его за руку и идти бесконечно долго туда, где синее небо смыкается с синими цветами такими же яркими, как и его глаза. Но ее лишили даже этого – возможности отправиться к своему сыну. Она не имела права даже сдохнуть, потому что ее жизнь принадлежала Азлогу.

- Тебе не идёт чувство вины, дорогой. Оно как плохо скроенный костюм висит на тебе грубым мешком, превращая не в того, кем ты на самом деле являешься.

- А ты знаешь, кто я на самом деле? Странно. Даже я сам не могу утверждать с уверенностью.

      Она кокетливо хихикает.

- О, милый, я знаю о тебе куда больше, чем кто бы то ни было. Ведь я – это самая тёмная часть тебя.

- Худшая, ты хотела сказать.

Тварь недовольно хмурится. Кажется, я оскорбил её.

- Нет, Морт. Не худшая, а сильнейшая. Та часть тебя, которая не позволяет сломаться.

Она склоняет голову набок, растягивая тонкие губы в мерзкой триумфальной улыбке.

- Ведь ты едва не сломался, Морт?

Я вскидываю голову, чтобы встретиться с её темнеющим взглядом. Обычно бесцветные глаза затягиваются тонкими тёмными прожилками, которые начинают чернеть, искривляясь, извиваясь, скручиваясь в воронку там, где должен быть зрачок. Эта воронка увеличивается в размерах до тех, пора пока тьма не поглотит глаза целиком.

Тварь не просто злится – она в бешенстве, и щедро делится со мной своими эмоциями. Хватает меня ледяной ладонью, позволяя окунуться в торнадо её ярости при воспоминании о произошедшем…о том, как едва не сорвался. Сколько с того времени прошло? День? Неделя? Несколько недель? Я понятия не имел, а она не называла сроков. Только бесцеремонно вламывалась в моё сознание, наказывая за своеволие и слабость. Наказывая за то, что позволил себе вспомнить…позволил себе раствориться в неожиданно появившемся в памяти кадре.

«Вертолёт взмывает всё выше, рассекая лопастями воздух. Пронизывающий ветер треплет мои волосы, бросает их в лицо, мешая увидеть Марианну. Она там, высоко. В железной махине, неумолимо поднимающейся в небо, и я знаю, что пилот не осмелится опустить её, иначе я лично убью придурка. Но я думаю не о нём. И не об обжигающей синеве неба, настолько яркой, что, кажется, она режет глаза. Я думаю даже не о перстне, который почему-то кручу на пальце. Я жду чего-то? Нет…я наслаждаюсь. Я жадно впитываю в себя её образ, её исказившиеся от жуткого понимания и абсолютного ужаса черты лица. Настолько жадно, будто это последний раз…будто больше ничего другого не имеет смысла сейчас и не имело никогда раньше.

Она прижимается любом к прозрачному стеклу и колотит маленькими кулачками по стеклу, её рот открыт в истошном крике. Я не слышу…я чувствую этот крик. Перстень начинает печь пальцы. Я должен сделать что-то. Нечто, невероятно важное…я должен освободить её. Освободить от себя. Кажется, я стягивал перстень с пальца целую вечность. Какая к дьяволу свобода без неё? Только смерть.»

Тварь не дала досмотреть эпизод до конца. Ворвалась в мои мысли, хватаясь отвратительными пальцами за мои плечи. Да я и не хотел ничего досматривать. Я словно знал, что должно было произойти в следующее мгновение.

- Она убила тебя. Равнодушно смотрела, как ты заживо сгораешь под лучами солнца.

Она лгала. Моя убогая подружка лгала. Потому что тогда я видел на лице Марианны что угодно, но не равнодушие. Отчаяние, горе, физическую боль, злость и ужас понимания…не безразличие. Почему-то моя жена-шлюшка не желала видеть, как от меня остаются одни останки, а я жадно, до последнего смотрел на маленькую точку, в которую превратился её вертолет. Смотрел так, словно никогда не имел ничего дороже этого. Так, словно в этот момент не умирал, а возрождался. Ради неё. И это вводило в ступор. Это ломало на части. В такие минуты мне казалось, я слышу, как покрывается трещинами сомнения лёд внутри меня, как разбивается он с громким хрустом…но мне всегда не хватает чего-то настолько малого…чего-то настолько значительного, чтобы увидеть, как рассыпается этот покров льда на осколки.

Новые вопросы с каждым непрошеным воспоминанием.      Эти своеобразные флэшбэки в последнее время случались всё чаще. Память с издевательской точностью воспроизводила сцены из прошлого Мокану. Сцены, которые я читал в его дневнике и знал почти наизусть. Но сейчас это не было похоже на погружение в книгу или подглядывание в замочную скважину за чужой жизнью. Эти вспышки имели запах, сопровождались звуками и оставались специфическим послевкусием на губах.

Все, кроме этого…с вертолётом. Двоякое чувство – будто я пережил один раз то, чего никогда не было.

Наверное, это один из симптомов моего прогрессировавшего вовсю безумия. Как и маниакальное желание после каждого подобного всплеска кинуться в самую глубь Асфентуса, разрывать твердую замерзшую землю когтями, выгрызать проход в замурованных дверях подземки города, но добраться до Марианны. Я понятия не имел, что бы сделал потом, важным было увидеть её в этот момент.

Хотя, чёрта с два я не имел понятия. Я знал, что и как хочу сотворить с ней. Так отчаянно презирал эту конченую суку и в то же время сам иссыхал от желания найти её, прижать к себе и до бесконечно вдыхать её одурманивающий разум запах. Впиваться пальцами в это нежное тело, оставляя на нём отметки клыками. Иметь её до потери пульса. Всеми мыслимыми и немыслимыми способами. Заставить сорвать голос, выкрикивая моё имя.

      Только от мыслей об этом затвердевал член и становилось адски больно подавить в себе эту похоть. Похоть, которой не было с другими женщинами. Больше ни с одной из них.

      Я пытался выбить из себя одержимость потаскухой, звавшейся моей женой. Моя вымышленная подруга говорила о том, что достаточно оттрахать тех пленниц, которые томились в подвале нашего замка. И я даже попытался. И даже не раз. Ни хрена. Я мог истязать сук до бесконечности, мог часами смотреть, как это делают мои подчинённые. Как имеют десятки пойманных женщин самыми грязными, самыми извращёнными способами…и не чувствовал ничего, кроме откровенной скуки. Меня раздражали запахи их тел и тон кожи, меня выводил из себя цвет их волос и выражение абсолютной сломленности в глазах. Меня выворачивала их угодливость и готовность на всё после нескольких часов пыток. Они подползали ко мне на истертых до мяса коленях и тянулись к ширинке брюк, а я сбрасывал их руки, понимая, что меня вырвет, если хотя бы одна из них прикоснётся ко мне. Моя плоть была так же мертва, как и мое сердце. Ни проблеска желания.