Убежище, или Повесть иных времен

Если среди всех ударов, обрушенных на меня судьбой и собственным

безрассудством, я все еще с сожалением произношу прощальные слова, что

пришлось бы мне испытать, будь я вашим избранником? Но к чему огорчаю я

подобным напоминанием ту, кого боготворю? Пусть же драгоценные слезы, что

сверкают на ваших щеках, будут об одном лишь Сиднее!

И они были об одном лишь Сиднее! Печальное предчувствие усиливало

муку прощания; оно говорило мне, что мы не увидимся более. Не моему

слабому перу описывать героическую смерть сэра Филиппа Сиднея —

благороднейшие исполнили эту задачу. Даже зависть и недоброжелательство роняли

невольные слезы, дружба изнемогала от безысходных стенаний. Моя скорбь

не знала границ и, похоронив с ним ту причину, по которой прежде я таила

свое глубочайшее уважение к нему, теперь я оплакивала сэра Филиппа как

любимого брата, отчего укрепилась в своей тайной ненависти ко мне его

жена — неразумная женщина, она ревновала меня даже к печальному праву

скорбеть о нем.

Беспокойство о лорде Лейстере, с новой силой всколыхнувшееся после

этого события, вскоре отступило перед более насущной тревогой. Напрасно я

приписывала постоянное недомогание своему горю. Время подтвердило то

опасение, что не раз посещало меня, начиная с отъезда милорда. Я убедилась

с полной несомненностью, что безоглядная любовь привела к новой беде, что

я несу в себе живое свидетельство своего брака, из которого могут возникнуть

тяжелейшие последствия.

Ах, бедное дитя, материнская душевная мука предшествовала твоему

рождению! Несчастное стечение обстоятельств лишило тебя родительского

радостного ожидания; трепет ужаса был для тебя первым признаком существова-

ния. Беды, следуя одна за другой, казалось, затуманили мой разум. Я не

знала, на что решиться. Собственное положение представлялось мне почти столь

же безвыходным, как положение моей несчастной королевы-матери в момент

моего появления на свет. «Увы! Быть может, завтра оно станет совершенно

таким же, — думала я. — Так не бежать ли мне, пока двери моей тюрьмы

открыты?»

Взгляд Елизаветы теперь более прежнего страшил меня: во всякую

минуту мне чудилось, что он проникает в самое мое сердце, и перед моим взором

вставали видения смерти тех, кто был мне дороже себя самой.

Здравомыслию моей сестры ясно представлялось, каким опасным и

неисполнимым может оказаться мой предполагаемый побег.

— Ты, чье сердце пугливо сторонится даже тех, кого любит, — не раз

повторяла мне она, — чья нога до сей поры не ступала за пределы узкого

оберегаемого круга, ты, которой неведомо одиночество, как перенесешь ты

превратности дороги, дерзость чужаков, опасности морского пути и ужасы

походной жизни? Даже если предположить, что ты благополучно минуешь все

эти опасности, последовав за Лейстером, ты лишь переложишь на него всю

тяжесть гнева Елизаветы, и никакое расстояние не защитит от этого гнева ни

тебя, ни того, кто тебе всех дороже. А как много у нее способов отомстить!

Это правда — Лейстер любит тебя, но в тебе сейчас для него сосредоточены

будущие возможности высокого положения, почета и тех разнообразных

радостей, к которым он никогда не оставался равнодушен, — все это будет

наименьшей из его потерь. И поверь мне: если тайне суждено обнаружиться, то в

один прекрасный день ты найдешь бесценное утешение в том, что это

произошло по его воле и разумению. И наконец, я не верю, что моя дорогая

Матильда может совершенно забыть о своей сестре, чьей единственной радостью и

печалью она всегда была.

Это нежное напоминание тотчас погасило мгновенную вспышку

неудовольствия, вызванную ее предыдущим доводом. Я подчинила ее руководству

свою колеблющуюся решимость и написала безымянное письмо, в котором

обрисовала свое положение. Письмо это леди Арундел с многочисленными

предосторожностями переправила лорду Бруку, достойному другу сэра

Филиппа Сиднея, для передачи прямо в руки лорду Лейстеру. Эта

великодушная женщина стала моей поверенной во всех нынешних опасениях и с

неустанной добротой убеждала меня всецело положиться на нее, заверяя, что в ее

доме я найду надежное убежище, а в ней — вторую мать для моего

несчастного младенца. Я видела милость Небес в том, что мне была ниспослана эта

неожиданная помощь и опора, и едва ли не жалела, что вовлекла своего супруга

в заботы, которые он столь мало мог облегчить. По совету благоразумной

леди Арундел я, собрав все свое мужество, вновь появилась при дворе.

— Мы редко, — говорила она мне, — смотрим критическим оком на тех,

кого видим ежедневно, и лишь новизна возбуждает любопытство. Если вы на

время исчезнете, то чей-нибудь взгляд из многих, привлеченных вашим

возвращением, может сквозь все завесы проникнуть в истинную причину отсут-

ствия. Я буду внимательно наблюдать и, когда увижу в этом надобность, дам

вам знать, что пора удалиться.

По возвращении я узнала, что прелестная Роз Сесил покинула Лондон по

приказанию отца, который был крайне разгневан и ее отказом от

чрезвычайно выгодной партии, и страстью, вызвавшей этот отказ. В иное время я бы

горько пожалела об этой утрате, но в нынешнем моем щекотливом

положении она была скорее благоприятна для меня. Я более не осмеливалась искать

общества тех, кого не смогла бы держать на расстоянии. Я надеялась, что,

когда мы встретимся вновь, ничто не помешает мне отвечать на выказанную

ею привязанность, а время одержит победу над несчастной страстью, которая

одна только и могла стать препятствием нашей дружбе.

Я считала минуты до того часа, когда может прийти письмо от моего

супруга. Напрасно Эллинор убеждала меня, что прошло еще недостаточно

времени, даже если лорд Брук не задержался в пути. Мы обсуждали это как-то

утром, когда громкий стук в дверь, раздавшийся непривычно рано, испугал

нас обеих. Дверь распахнулась, и, к моему изумлению, в комнату

стремительно ворвался лорд Лейстер. Его дорожные ботфорты, беспорядок в одежде,

весь вид его указывали на то, что он только сию минуту приехал.

Побледневшая и безмолвная, я упала ему на грудь и лишь вздохами и слезами могла

ответить на его объятие. Между тем Эллинор, пораженная странностью его

появления, вновь и вновь вопрошала, как и зачем он оказался здесь.

— Я здесь, чтобы увидеть, чтобы спасти мою любовь! — отвечал он,

устремив на меня взор, исполненный невыразимой нежности. — Ведь моя

Матильда собирается одарить меня новой жизнью. Могу ли я быть так бесчеловечен,

чтобы оставить ее одну перед лицом боли, горя и опасности? Осуши свои

слезы, любимая, — разве я не с тобой, я, кого ты сделала счастливейшим из

смертных, я, кто был рожден, чтобы боготворить тебя?

— Безрассудный! — вскричала я, ударяя себя в грудь. — Увы! Любовь моя,

зачем ты здесь?

Казалось, разумение ярким лучом пронизало хаос его мыслей. Всецело

поглощенный заботой обо мне и моем положении, он по получении письма

примчался в Англию, не медля ни минуты и не подыскав тому ни повода, ни

основания, убедительного даже для стороннего наблюдателя, не говоря уже о

подозрительной и ревнивой Елизавете.

— О Боже! — восклицала я, ломая руки. — Теперь мы воистину погибли.

Безжалостная разрушительница моего покоя разрушит и твой. Злорадные

взоры всех будут теперь устремлены на ту, которая трепещет от всякого

случайного взгляда. О, зачем не стало мне могилой то тихое жилище, где я

долго и мирно существовала, если, покинув его, я принесла лишь несчастье

человеку, которого люблю!

— Почему моя Матильда, — с благородной кротостью вопросил лорд

Лейстер, — лишь за собой оставляет право проявлять любовь и великодушие?