Убежище, или Повесть иных времен

сумела бы вновь обрести.

Наконец настал счастливый час, когда я должна была покинуть свое

уединенное жилище. Лорд Лейстер составил план вместе со мной. В тайну были

посвящены только Ле Валь и еще один слуга. Для всех остальных мы были

две молодые девицы, получившие образование в монастыре, которые, не

чувствуя призвания к монашеству, с согласия и позволения своих друзей,

приехали в замок, чтобы украсить одинокий досуг лорда Лейстера своими музыкаль-

ными талантами. Такой рассказ был бы не лишен достоверности, так как у

меня был прекрасный голос и благодаря стараниям и вкусу миссис Марлоу я

научилась в совершенстве владеть им. Эллинор была лишена этого дара, но она

с таким тонким изяществом играла на лютне, что в наших музыкальных

занятиях мы стали необходимы друг другу. Никогда я не пела так хорошо, как в ее

сопровождении, а она привыкла настраивать лютню по моему голосу, поэтому,

музицируя в одиночку, каждая из нас ощущала неполноту удовольствия.

Любовь лорда Лейстера к музыке, знатоком и ценителем которой он был,

сообщала всему замыслу полное правдоподобие. Некогда он заплатил

значительную сумму за то, чтобы обучить этому искусству двух дочерей своего

управляющего, и молодые женщины привыкли к мысли, что их число со временем

увеличится. Время, которое Ле Валь провел в Убежище, готовя наш отъезд,

казалось вполне достаточным для поездки в монастырь и обратно. Лорд Лей-

стер приезжал несколько раз, чтобы распорядиться приготовлениями, а также

чтобы подбодрить и развеселить нас рассказами о том, как его заботами для

нас приготовлены красивые и просторные помещения. В Убежище, до той

поры спокойном и утомительно тихом, царили спешка и суета. Портреты были

вынуты из рам и через келью отца Энтони отправлены в Кенильворт. По

какой странной прихоти любая вещь кажется дорогой нашему сердцу в ту

минуту, когда мы знаем, что должны утратить ее? Мои глаза невольно наполнились

слезами, когда наступил час отъезда. Знакомая с миром не более, чем

младенец, только что появившийся на свет, как могла надеяться я прожить в нем

годы, такие же безмятежно спокойные, как те, что провела в Убежище? Долгая

привычка облекает места очарованием, вернее сказать, это делают

населяющие их люди, мне казалось, что, покидая место, где был предан земле прах

миссис Марлоу, я расстаюсь и с памятью о ней: все вокруг меня было отмечено

какой-либо высокой мыслью или благородным чувством этой прекрасной

женщины. Но я была несправедлива к себе, ибо в сердце своем я пронесла сквозь

все превратности жизни ее возвышенный образ, и только смерть сотрет его.

Расставание с теми, кого любишь, — одно из самых мучительных

испытаний жизни человеческой, но что может делать мучительным расставание с

теми, кого мы не любим? Миг расставания, подобно смерти, стирает в памяти

все неприятности, причиненные ими, и оставляет воспоминания лишь о

добрых поступках. Мы мало теряли, расставаясь с отцом Энтони, но разве мог

он забыть, что теряет в нас? Его преклонные годы и слабое здоровье

требовали внимания к нему людей, движимых чувством уважения, а старания и

заботы, которые он вложил в наше обучение, несомненно, давали ему право на

нашу почтительную признательность. Я испытывала к нему более теплое

чувство, чем сестра, ибо он способствовал моему счастью. Я присоединила свой

голос к уговорам великодушного лорда Лейстера, убеждавшего его поселиться

уединенно в Кенильворте. Но отец Энтони, хотя, казалось, и был глубоко

тронут прощанием с нами, остался тверд в своем решении окончить дни там, где

скончалась его сестра. Джеймс оставался прислуживать ему, й Алису,

больную и немощную, перенесли в карету, увозившую нас.

С собой из Убежища мы не брали ничего, кроме своих украшений,

оставив в нем всю мебель для тех несчастных, которых отец Энтони в будущем

может счесть возможным приютить там.

В вечерних сумерках мы подъехали к замку Кенильворт, где были

встречены женой управляющего и ее дочерьми. Не ведая о разнице в нашем

положении, они обращались с нами как с молодыми особами, надеявшимися

получить от щедрот их господина приличное содержание. Я, хотя и согласилась

играть эту роль, была неприятно поражена вольностью их обращения. Я

могла бы снизойти до них, но оскорбилась тем, что они пытаются возвыситься до

меня. Однако я быстро овладела собой. «Так нужно лорду Лейстеру, и я

приму это с радостью» — таков был мой неизменный довод, обращенный к себе.

Миссис Харт (так звали жену управляющего) хвастливо разглагольствовала о

своем господине, его характере, его качествах, его великолепии, назойливо

привлекая наше внимание к разнообразным украшениям галереи и комнат, и

поминутно оглядывалась на нас, самодовольно ожидая увидеть

подобострастный восторг и удивление людей, непривычных к роскоши. Равнодушие, с

которым мы смотрели на окружающую обстановку, оскорбляло ее чувство

собственной значительности; она неприязненно замкнулась в себе и остаток

вечера провела в холодном и надменном молчании. Ее дочери, не более

приветливые, чем она, мрачно оглядывали наши платья и перешептывались между

собой, исключив нас из общего разговора.

Так я вступила в дом, где вправе была стать хозяйкой. Сердце мое

сжалось. Мне стало казаться, что я уже низведена до положения прислуги, что

лорд Лейстер пренебрег мной. Непривычная к соблюдению

предосторожностей, необходимых для сохранения тайны, я желала, чтобы он при встрече

принял меня в свои объятия. Я взглянула в глаза Эллинор, боясь прочесть в

них упрек в том, что невольно подвергла унижению дочь королевы

Шотландии, но моя милая сестра, из деликатности не желая усиливать мое душевное

смятение, сохранила свой веселый и приветливый тон и применилась к

обществу тех людей, с которыми ее свела судьба.

Под предлогом моей усталости и нездоровья мы попросили проводить нас

в отведенные нам комнаты. Я, возможно, и подивилась бы великолепию их

убранства, если бы прежде мне не довелось видеть комнаты ничуть не хуже.

Как только мы остались наедине с Эллинор, я дала волю слезам, которые до

той минуты сдерживала с трудом. Укрывшись в объятиях сестры, я вдруг

услышала голос лорда Лейстера, и он вернул меня к действительности.

Я мгновенно осушила глаза, не желая укорять его своими слезами. Он вошел

через потайную дверь, и мое горе тотчас сменилось радостью, ибо других

чувств я никогда не испытывала в его присутствии. В великодушной

заботливости, с которой он просил прощения за прием, оказанный нам и

вынужденный необходимостью блюсти тайну, было столько утонченной вежливости,

пылкости и нежности, что сердце мое смирило свою гордость и исполнилось

любви и благодарности.

Мы пожелали моей сестре доброй ночи и, пройдя темный коридор, протя-

нувшийся во всю длину главной галереи, вступили в апартаменты лорда Лей-

стера, равных которым я никогда не видела. Он обладал возвышенным умом,

огромным богатством и изысканным вкусом. Его усилиями

усовершенствовался и украсился этот старинный замок, подаренный Елизаветой: тщательно

выбранное местоположение, стройная архитектура, превосходная мебель

делали его непревзойденным образцом для тысяч других замков. Украшения,

распределенные между покоями всего замка, в комнатах лорда Лейстера

были соединены в гармоническое целое, и он дал мне новое доказательство

внимания, неотделимого от истинной любви: в убранстве своих комнат он не

упустил ничего, что когда-либо вызвало мою похвалу. Ах, сударыня, сколь

могущественны мелочи, утонченно льстящие нежному сердцу и дарящие ему