Убежище, или Повесть иных времен

намерения. Не выпуская его руки, в которой он до той минуты удерживал мою, я

повлекла его через пустынную колоннаду к подножию гробницы. Наше

изумление при виде его несравнимо с тем изумлением, что испытал он, обнаружив,

что это наше жилище. Однако времени для объяснений не было, и он помог

нам войти и последовал за нами. Оставив Эллинор наблюдать за

приближением людей, чьи голоса мы слышали, я провела его в большую комнату

Убежища. В нетерпеливом порыве благодарности за участие он пал передо мною

на колени, как вдруг, быстро оглянувшись через плечо, поверг меня в такой

ужас, что я опустилась на стул, не имея силы оглянуться, воображая

появление если не преследователей-убийц, то по меньшей мере отца Энтони;

незнакомец же, поочередно вглядываясь то в меня, то во что-то у себя за спиной,

воскликнул:

— Милосердное Небо! По какому странному велению Твоему нахожу я в

этой глуши два мертвых изображения — моего несчастного друга и королевы

Шотландии — и два живых портрета, даже их превосходящие красотою?

Вообразите испуг и смятение, охватившие меня при этих словах. В одно

мгновение мне представилось, что тайна, так тщательно хранимая в течение

стольких лет, оказалась доверена незнакомцу по неосторожности, за

которую, однако, я не могла себя корить. По неопытности и молодости я

колебалась, не зная, отрицать ли справедливость его утверждения или, в свою

очередь, доверившись ему, положиться на его честь. Но мгновения моей

нерешительности убедили его — мое замешательство было неоспоримым

подтверждением его догадки.

— Вы молчите, сударыня, — продолжал он. — Но в ваших выразительных

глазах таится сомнение, и мой долг — это сомнение рассеять. О, если бы я

был способен злоупотребить вашим доверием или выдать тайну, которую вы

желаете сохранить, Небеса предоставили бы меня печальной участи, от

которой прекраснейшие их посланницы меня спасли. Взгляните лишь на этот

портрет — и вы найдете неоспоримое свидетельство моего высокого положения.

То был портрет Елизаветы, подаренный ею Роберту Дадли, как явствовало

из надписи.

— Ах! — воскликнула я. — Значит ли это, что мне представилась

счастливая возможность уплатить давний долг лорду Лейстеру?

— Чем же, чем удостоился я чести быть известным вам? Осмелюсь ли

верить?.. Но иначе и быть не может — разве могла бы менее прелестная мать

подарить жизнь таким детям? Разве могли бы иначе столь несравненные

красота и изящество скрываться в этой глуши? Скажите, сударыня, умоляю вас,

не дает ли мне моя былая дружба с герцогом Норфолком права на вашу?

— О да, милорд! — воскликнула я, заливаясь слезами при имени отца. —

Она дает вам право на мою вечную благодарность. Ваше имя избавляет меня

от необходимости притворяться: признаю — вы верно разгадали тайну моего

рождения.

— Но тогда почему вы похоронили себя в этом уединении? Почему не

признаны во Франции?..

— Ах, милорд! Я с не меньшим основанием могу спросить вас: почему

любимец Елизаветы, один, без свиты, появляется в этом уединенном месте,

стремясь укрыться от убийц?

— Я отвечу вам, сударыня, с полной откровенностью и тем самым

заручусь вашим доверием. Благосклонность монарха может с легкостью

возвеличить человека, но еще очень многое требуется ему, чтобы стать счастливым, а

когда вы узнаете о некоторых обстоятельствах моей жизни, вы, я уверен,

подарите меня своим сочувствием.

В эту минуту Эллинор, выполнив мое поручение, вновь присоединилась к

нам. Признаюсь чистосердечно, я желала ее отсутствия и дала ей задание,

которое никогда не смогла бы выполнить сама. Присутствие милорда

пробудило в душе моей надежды и желания, дотоле мне незнакомые. Мне ни на миг

не приходило в голову, что, прожив столько лет, он не мог не иметь

сердечной привязанности, и бессознательно я стремилась внушить ему это чувство.

Опасаясь при этом, что Эллинор затмит меня красотою и очарованием, я с

помощью недостойной уловки лишила ее возможности первой привлечь

внимание гостя, она же, великодушно подчинившись моему несправедливому

требованию, заставила меня тотчас устыдиться, и в дальнейшем я так

заботливо старалась подчеркнуть ее достоинства, что милорд уверился в моем

совершенном к нему равнодушии. Так что я выиграла вдвойне, возвратившись

на путь истинный.

Сестра сообщила, что видела, как четверо людей тщательно обыскивали

развалины, убежденные, что лорд Лейстер скрывается здесь, в особенности

после того, как один из них поднял с земли шляпу (несомненно, уроненную

графом, когда он обратился ко мне) и как, поклявшись, что не уйдут, пока не

отыщут его, они разделились, чтобы продолжить поиски.

Я побледнела при этой ужасной вести, делавшей его уход немыслимым;

но, ожидая во всякую минуту появления отца Энтони, который вряд ли мог

остаться безучастным к тревоге, вызванной появлением убийц, мы порешили

спрятать милорда в комнате миссис Мэрлоу, пустовавшей все это время, где

никто, кроме нас, не стал бы его искать.

Уже наступил вечер, и так как от нашей служанки, обремененной годами

и недугами, было бы больше хлопот, чем помощи, мы сами поставили перед

лордом Лейстером ужин, более отвечающий его здоровью, чем аппетиту, все,

что нашлось в нашем Убежище, а затем удалились, чтобы визит опекуна не

застал нас врасплох.

Как ни благосклонна была к нам природа, я бы не хотела внушить вам

мысль, будто удивление, высказанное милордом, объяснялось единственно

нашей красотой, а потому должна здесь заметить, что мы одевались скорее в

соответствии со вкусом миссис Марлоу, чем с модой и обычаем какой-либо

страны, а те наряды, что облекают счастливые сердца, превосходят все

другие в богатстве фантазии. Прилегающий лиф и юбка светло-серого платья

были обшиты по рукавам и подолу узорной бахромой из черного бисера;

стоячий кружевной воротник открывал шею и грудь и завязывался у основания

черными кистями. Густые волосы кольцами спускались на шею и на лоб из-

под камлотовой повязки. Маленькие касторовые шляпки с высокими тульями

и пышными черными перьями довершали наш наряд, одновременно слишком

простой и слишком изящный, чтобы остаться незамеченным. Совершенство

платья — в его простоте, и в описанном мною наряде Эллинор была

прекраснее, чем в любых парадных одеждах, присущих кичливой роскоши. Ее

живой, лукавый взгляд говорил о наблюдательности, но при этом был полон

добродушия; гладкую, нежную кожу, повинуясь биению сердца, окрашивал

тонкий переменчивый румянец; стан был строен, а обращение неизменно

привлекало к ней сердца, заставляя любить почти так же, как любила я. Но мне нет

нужды долго распространяться о характере моей Эллин: хотя сейчас речь не

о нем, он вскоре потребует вашего внимания и сочувствия в тягчайших

жизненных испытаниях.

Любовь — мать притворства, сударыня. Когда мы расстались с лордом

Лейстером, я попыталась, умалчивая о своих чувствах к нему, дознаться о

чувствах сестры, так как, совершая извечную ошибку тех, кого впервые

посетила страсть, я была убеждена, что человек, покоривший мое сердце, так же

властен и над сердцами всех женщин. В таких случаях с каждым взглядом

возрастает страх: мне не переставало казаться, что в ее глазах я читаю

мысли, пугающе сходные с моими, однако выраженная ею живейшая

озабоченность по поводу нашей неосторожности, Которая, как ей ясно представлялось,

отдавала нас во власть фаворита Елизаветы, вызвала у меня сомнения: хотя

подобная мысль и приходила мне в голову, доверие, которое я уже возымела

к его чести, и мучительная тревога за его жизнь делали ее лишь слабым и