Пятьдесят (СИ)

А теперь мне осталось только поведать окончание всей этой истории. На следующую ночь ко мне снова явился этот человек, как вы понимаете, Герхард фон Грюнфельд, и сказал, что своими действиями я оскорбил его, и тех, кто за ним стоит. И теперь он будет мучить меня своими приходами, пока я не сойду с ума, а потом возьмется и за остальных членов моей семьи, времени-де у него много. Сон уже не был для меня сном, потому что я общался с ним абсолютно явственно. В ответ на его угрозу я сказал, что наутро сожгу картину, покончив с этим проклятьем раз и навсегда. Тогда он расхохотался, а потом вдруг пожал плечами и буквально растворился передо мной. В этот момент я проснулся и больше уже не заснул. Мысли в голове наседали одна на другую, и к утру я был совершенно измотан. Жене я сказал, что заболел, потому что мой потрепанный вид сложно было объяснить иначе, а пугать её рассказами о призраках мне не хотелось. Она принесла мне завтрак в постель, после чего занялась обычными домашними делами. Я полежал еще немного, потом сходил в библиотеку, и взяв книгу, уютно устроился в большом кресле рядом с кроватью. Конечно, я был сильно утомлен почти бессонной ночью, потому что сам не заметил, как уснул. Однако сон мой был недолгим. Увидев перед собой Грюнфельда я закричал, и тут только понял, что это все не на яву - что я сплю. Тем не менее, грани между сном и реальностью начали стираться настолько, что мне было всё равно — мертвец прочно вошел в моё сознание. На этот раз он не угрожал, а только сообщил, что теперь не важно, перевешу я картину или нет. Главную свою ошибку я уже совершил, пригласив священника, и теперь ничто не спасет меня от плачевной развязки. Я взмолился о пощаде, и тогда, совершенно неожиданно, он сказал, что у меня все же есть шанс спастись, а именно — бежать. Я сделал немало ошибок, друзья мои, мне надо было погибнуть тогда, но у меня была семья и это было выше моих сил. Картина не должна была покидать окрестностей Альтштау, но с моей невольной помощью это случилось. Она теперь живет в сознании каждого из нашего рода, и может появляться в самых неожиданных местах. Она существует между мирами, а потому бессмертна. Ей не страшен огонь и тлен — как могут они погубить то, чего на самом деле нет? Если вы не понимаете, сейчас я всё объясню, до конца осталось совсем немного. Так вот, Грюнфельд приходил ко мне вновь и вновь, и в один прекрасный день или вернее, ночь, он явился Изольде и всем нашим детям одновременно. Дом наполнился криками, и мне понадобилось немало потрудиться, чтобы хоть как-то их успокоить. Пришлось рассказать жене всю историю, а наутро я решил картину все-таки сжечь. Сложив во дворе небольшой костерок, я твердой рукой снял ее с крючков, на которых она висела столько лет, и подойдя к разгоревшемуся огню положил картину прямо на него. Со стороны это было похоже на некий жертвенник, хотя сама «жертва» не вызывала у меня теперь ничего, кроме жгучей ненависти. Огонь быстро сделал свое дело — старая сухая рама и покрытый красками холст сгорели за считаные минуты, не оставив после себя и следа. Признаюсь, я ожидал в этот момент чего-то сверхъестественного и внутренне был готов к любым неожиданностям, но картина сгорела, а ничего такого не произошло. Дождавшись, пока огонь потухнет, я собрал весь пепел в корзину и отдал ее служанке, наказав сходить к реке и высыпать туда все содержимое.

Весь последующий день меня не оставляло чувство тревоги. Казалось, с объектом всех волнений было покончено, но слова Грюнфельда не выходили у меня из головы. Я вновь и вновь заходил в коридор и смотрел на пустое место на стене, каждый раз боясь увидеть там какие-то знаки, но ничего не мог поделать с собой — это место тянуло меня, словно магнитом. Наступил вечер, решив наутро еще раз сходить в церковь и на этот раз как следует расспросить пастора, я принял ванну и лег спать.

Заснул я довольно быстро, но сон мой продолжался совсем недолго. Грюнфельд снова явился ко мне и сказал, что если я уеду в Америку, он оставит меня и мою семью в покое. Я ответил, что это дом моих предков и я не намерен никуда уезжать, а тем более в Америку. После этого Грюнфельд неожиданно исчез, что в последнее время вошло у него в привычку, а я проснулся. Открыв глаза, я явственно ощутил запах гари. Разбудив Изольду, я вышел из комнаты и с ужасом увидел высоко над собой отблески огня. Они отражались на потолке второго этажа, куда вела винтовая лестница, начинавшаяся прямо у дверей нашей спальни. Крикнув жене, чтобы она будила детей я кинулся наверх. Худшие мои подозрения подтвердились — дальняя часть коридора, проходящая через весь второй этаж, была объята пламенем. Конечно, вы уже поняли, что именно в той его части и висела сожженная накануне картина. Мысль об этом была первой, которая пришла мне в голову, а характер горения только лишний раз свидетельствовал о природе самого огня. Я от строчки до строчки помнил манускрипт, и то место, где говорилось о страшном пожаре в замке очень напоминало происходящее сейчас. Почти белое пламя шипело и рвалось изо всех щелей, со сверхъестественной скоростью продвигаясь вперед. В доме уже все проснулись, и он наполнился криками. Если бы огонь не шел так быстро, я бы успел добежать до своего кабинета и спасти многие ценные вещи, но в существующих условиях сделать это не представлялось возможным. Поэтому я бросился вниз, чтобы помочь спасти хоть что-нибудь. Изольда уже выводила детей, когда со звоном приехала пожарная команда, и еще минут пять понадобилось им, чтобы полностью привести в готовность свои громоздкие инструменты. Я и несколько соседей-мужчин периодически забегали в дом, чтобы вынести различную утварь, но все равно большая часть имущества оказалась потерянной. К счастью, Изольда успела вынести в большом коробе все наши деньги и драгоценности, что впоследствии оказалось залогом нашей новой жизни.

Что касается дома, то он полностью сгорел. Не смотря на все усилия пожарных, пригнавших сразу три бочки с водой, пламя методично пожирало старые стены, а затем утихло само по себе, даже не затронув соседние строения. Осматривая спасенные вещи, я наткнулся на ту самую картину, заваленную разной утварью, но теперь она не вызвала у меня почти никаких эмоций. Я прекрасно понимал, что происходит, а потому мне не понадобилось много времени, чтобы принять решение о дальнейших действиях. Для нас все было решено заранее, и мне надо было просто покориться неизбежному. Я всего лишь обычный маленький человек, и спорить с Великими Силами мне не с руки. Мне ясно дали понять, что от меня требуется, на наглядном примере показав, как Они поступают с ослушавшимися. Я знал, что если буду сговорчивым, то больше от меня ничего не потребуют и оставят в покое. Я больше не мог рисковать чужими жизнями, а потому объявил жене и детям, что мы уезжаем в Америку. Самое странное, что они сразу согласились, а дети так и вовсе стали плясать и прыгать в предвкушении интересных приключений. Родственники, в основном, тоже благосклонно приняли весть и нашем переезде, и только некоторые из них пожимали плечами и крутили пальцем у виска. Продав остатки дома и землю под ним своему двоюродному брату, я располагал довольно солидной суммой, которая вкупе с нашими личными сбережениями позволила нам купить в Америке дом и безбедно жить в нем, благо стоимость жизни здесь в разы отличалась от европейской.

Грюнфельд больше ни разу не приходил, но я уверен, что теперь он просто ждет своего часа, чтобы снова появиться среди людей. Время для него действительно ничего не значит, и вероятно он и его Господин решили таким способом перенестись в Соединенные Штаты, чтобы начать осуществлять одним им ведомый план. Картину я теперь берегу как зеницу ока, чтобы не дай бог еще раз не сделать над ней каких-нибудь действий, могущих привести к фатальным последствиям, только она теперь не висит на видном месте, а надежно спрятана на чердаке. Вот и все, что я хотел написать. Я дал прочитать эти строки старшему сыну, взяв с него обещание хранить тайну, но обязательно посвятить в нее своего сына, моего внука, и таким образом передавать предостережение по наследству. Прошу прощения за несколько корявый текст, но поверьте, я очень старался передать в нем именно атмосферу событий и не гнался за красотой слога. На этом прощаюсь, Отто Гринфелд, эсквайр, или иначе, Отто фон Грюнфельд, восемнадцатый барон Альтштау, третий сын графа Карла фон Грюнфельда. Помните!