Канал имени Москвы

Сосунки не сосунки, пусть даже трусливые сучьи щенки, но это место и у неё вызывало глухую иррациональную дрожь. Оживающие внутри тебя призраки ночи, стерегущие у древних границ, о которых ты ведал ребёнком, могут свести с ума. Нельзя с этим заигрываться.

И Раз-Два-Сникерс приняла решение:

— Полный ход, а потом отключаем двигатели. Всем приготовиться! Ступени проходим на инерции. В трёх-четырёх метрах от берега. И мне нужна полная тишина!

9

Большая полицейская лодка выплывала из ночи, разрезая темноту лучом своего прожектора. Фёдор сидел и, как было велено, боялся шелохнугься. Вот луч упал прямо на них, нестерпимо ослепляя. Фёдор зажмурился, на глазах выступили слёзы, но не посмел поднять руку, чтобы стереть их.

— …и мне нужна полная тишина! — только что скомандовал женский голос. Голос был низким, волевым и с какой-то странной пьянящей хрипотцой.

«Их ведёт за собой женщина? — удивился Фёдор. И тут же вспомнил: — Ну да, Хардов же сказал: „одного мужчину и одну женщину“».

А потом двигатели на полицейском судне выключили. И стало очень тихо, как она и требовала. Лишь плеск медленно приближающейся лодки. Луч заскользил дальше. Чёрные круги переставали плыть перед глазами, когда Фёдор открыл их. Луч выхватил верх Ступеней, парапет, беседку.

— Свети туда, вперёд, — сказала женщина. Она сделала шаг, чуть отклонилась и сама попала в освещённое поле. — Нет, давай обратно, нижнюю ступеньку.

Фёдор бросил быстрый взгляд на каюту. Луч краем касался носа их лодки, и Фёдор смог увидеть Еву. Казалось бы, он должен подумать: «Кто ты такая, Ева Щедрина, если из-за тебя такой переполох?» — но мысли его были совсем другие. Он вдруг остро пожалел, что он не такой, как Хардов, не такой сильный. Он хотел бы защитить Еву, он должен, и от этой надвигающейся угрозы, и от всех неведомых тягот её, скорее всего, несчастной жизни. Ведь вряд ли счастливый человек променяет спокойную жизнь в родном доме в чудесной безопасной Дубне, доме одного из самых уважаемых людей на канале, на участь беглеца. Ева сидела неподвижно, он видел лишь силуэт и проследить за её взглядом не смог. Луч ушёл дальше, и тут же женский голос потребовал:

— Нет-нет, ты что, не слышишь меня? Вернись к Ступеням.

А потом нос медленно скользящей по воде полицейской лодки поравнялся с их кормой. И Фёдор почувствовал ужасную вещь: то ли от страха, то ли от напряжения у него начало сводить живот, и живот этот мог сейчас заурчать.

«Ну как же так? — в отчаянии подумал он. — Как не вовремя».

Ему пришлось медленно поднять руку и положить на живот ладонь. Хоть как-то погреть… От этого осторожного робкого жеста, казалось, даже воздух пришёл в движение, вызвав целую бурю. Горло юноши немедленно высохло, но даже сглотнуть сейчас он не осмелился. Лишь чуть приподнял голову.

Женщина в полицейской лодке смотрела прямо на него. Он физически ощутил её пристальный буравящий взгляд и с трудом подавил желание отшатнуться. Она не могла не видеть его. Но… скорее всего, не видела. Её глаза оказались синими и холодными. Свои длинные волосы она не убрала под камуфлированный шлем. Она медленно проплывала мимо, и при желании можно было услышать её дыхание: до неё было не больше двух метров. Но смотрела она прямо на него, чуть поворачивая голову и чуть ведя дулом «калашникова», пристально всматривалась и словно пыталась что-то уловить, услышать то подтверждение тёмной догадки, что скользнула в её холодных глазах. Потом она подняла левую руку, оторвав её от висевшего на плечевом ремне оружия, и провела ею перед собой в воздухе.

— Тут есть кто? — прошептала она.

Фёдор замер, чувствуя, что к лицевым мышцам подступает судорога. Странно, но он уловил запах её духов. Не «Цветочного масла», что пользовали девицы попроще, а самых настоящих и, как Фёдор слышал, баснословно дорогих духов, которые привозили купцы из Дмитрова. И подумав про духи, он понял кое-что: крылья её носа подрагивали, она не только смотрела и слушала, она принюхивалась, словно учуяла, уловила перед собой запах людей, запах пота или страха. Снова провела перед собой рукой, ловя пустоту, и Фёдор успел увидеть, какие у неё длинные пальцы и аккуратный, но совершенно ненормальный, пугающе-тёмный маникюр.

«Слишком много на сегодня ухоженных ногтей» — эта мысль чуть не вызвала истерически-шальной смешок. И одновременно Фёдор почувствовал какое-то странное подступающее к нему желание заснуть.

— Ну, есть кто? — Её шёпот стал тише, сделался как-то беззащитней и доверчивей.

Фёдор сглотнул. В её взгляде скользнула ледяная искра. Хардов бесшумно поднял ствол своего оружия…

И тогда все они услышали голос, в котором сквозил даже не страх, а всё затопляющая неконтролируемая паника.

— Господи, что это? — простонал человек, стоящий у пулемёта. — Что?!

Она вздрогнула и отвернулась от Фёдора. И губы её крепко сжались. Прожектор выхватил не только нарядную белую беседку, не только парапет и лестницу, сбегающую к воде. А ещё и весьма милого мальчика, который забавлялся с тритоном. И сейчас статуя этого мальчугана повернула голову, словно пожелала узнать — а что это у нас там за оживление на канале, и несколько изменила позу.

— Господи… Да я сейчас!..

— Не вздумай! — резко осадила она паникёра. — Не вздумай стрелять, Колюня, если хочешь жить. — Она выпрямилась: — Всё. Уходим. Здесь их нет.

Расстегнула тесёмку каски и быстро, будто демонстративно сняла её:

— Запускай двигатели.

Потом её голос зазвучал спокойней, ровней:

— Они ушли, и, думаю, давно. Ничего, никуда не денутся, до утра догоним. Даже если Хардов проскочит Дмитров, третий шлюз находится в самом центре Яхромы, и там людно, как на базаре в ярмарочный день.

Моторист запустил оба двигателя, и лодка начала набирать ход. Колюня-Волнорез прокашлялся и, стараясь не глядеть на статую мальчика, спросил:

— Почему ты сказала про Хардова? Думаешь, он с ними?

Раз-Два-Сникерс отвернулась, хотя в темноте и так никто не увидел бы, что её губы растянулись в еле уловимой холодной улыбке.

— Я это знаю, — сказала она. И бросила на Ступени беглый взгляд.

10

— Я их видел, пока мы вас ждали, видел эту лодку, — первым нарушил молчание Ваня-Подарок, когда полицейское судно отошло на приличное расстояние и над ровной гладью канала разносился лишь монотонный удаляющийся гул. — Они прошли мимо нас в сторону второго шлюза. И очень спешили.

Матвей Кальян, вспоминая, потёр подбородок и согласился:

— Похоже, так и есть. Только тогда в ней находились два водника. А теперь к полицаям добавилось ещё семь человек. И надо же, всем рулит баба! Это люди Шатуна?

Альбинос ему кивнул и усмехнулся:

— Знал бы ты эту бабу… — Затем он посмотрел на Хардова. — Но как она догадалась? По каналу ходит множество лодок. В том числе с гидами. В том числе и с документами, подписанными Тихоном.

— Тебе лучше знать свою бывшую. — Хардов отстранённо пожал плечами.

— И чего столько тянула? Они могли вернуться значительно раньше. — Он снова усмехнулся. — Догадалась. Она всегда была умной.

— Даже слишком умной, — неопределённо откликнулся Хардов. Затем он спрыгнул на нижнюю ступеньку и принялся отвязывать лодку.

— Что теперь? — спросил Кальян. Наступило его время отвечать за лодку, и он видел, что команде не терпится побыстрее покинуть это место.

— Снимаемся. И идём за ними. Теперь они будут у нас как на ладони. Их слишком хорошо слышно, капитан.

Хардов бросил канат Фёдору, и юноша легко поймал его. Он вдруг почувствовал прилив благодарности: значит, Хардов больше не злится на него за всё то множество проколов в этот самый… неудачный его день.

— Они закрыли глаза, — растянуто промолвил Паромщик и посмотрел на гида, но тот даже не обернулся. — Пора. Неплохая у нас вышла коммерция. С тобой было приятно иметь дело, Хардов. — И с некоторой задумчивостью он добавил: — Зря ты меня не послушал на первой переправе: купил бы тогда скремлинов — глядишь, не пришлось бы давать зарок. Ведь он ненарушаем, так ведь? Кто теперь будет отдавать за тебя долги?!