Город смерти

— Да, конечно, звучит похоже, но…

— Бери глубже, — настаивал он. — Не только звучание. Смысл. Читал что-нибудь об инках?

— Об инках? — Я наморщил лоб. Кажется, кто-то недавно упоминал о них при мне… — Кардинал, — произнес я вслух, припоминая. — Кардинал упомянул инков во время нашей беседы. Заговорил о моем имени — что оно инкское. Я сказал, что ничего на этот счет не знаю — а он стал уверять, что оно точно инкское. Сказал, что читал о них.

— Еще как читал, — прошипел И Цзы. — Хитрый старый лис. Он и мне про них толковал. Словами «Капак Райми» инки называли месяц декабрь. Это значит «великолепный праздник». А «Инти Майми» — это был июнь, «праздник солнца». Занятно, верно? Такие имена, как наши, мало у кого бывают. И мы оба попали на службу к Кардиналу…

— Странно, конечно, но не пойму, что здесь…

— Нет, — вновь прервал И Цзы. Я уже привык к его манерам. — В другом городе, в другие времена мы могли бы посчитать это обычной случайностью и посмеяться. Но не здесь. Не в деле, в которое ввязался Кардинал. Он тебе хоть чуть-чуть рассказывал о том, как работает, как связывает бессмысленные мелочи с крупными событиями?

— Чуть-чуть.

— Про пердеж и фондовую биржу не говорил еще?

— Нет.

Мои собеседник хихикнул:

— Спроси его как-нибудь. Это классика. Наши имена, — вернулся он к основной теме. — Они что-то значат. Они связывают нас воедино. Ты — не просто крикливый страховой агент, мечтающий без труда выйти в люди. Инти Майми когда-то был солидной шишкой, настоящим воротилой, наравне с Фордом Тассо. Из него выращивали большого человека. В итоге я решил, что мне хочется чего-то другого, сдал портфели и стволы и свалил. — Он, помрачнев, умолк. — Как я выжил, ума не приложу. Каждый нож в городе жаждал моей крови. Я был ненавистен всем. Здесь все стерпят — убийство, изнасилование, инцест, — и только неблагодарность с рук не сходит. — Он улыбнулся. — Неблагодарность — смертный грех. Кардинальный. У меня было все, к чему стремятся люди, — а я с презрением отказался. В их глазах это было святотатство.

— Дорри над ним сжалился, — вставила Леонора. — Дал всем знать, чтобы его никто не смел трогать, никто не закрывал бы перед ним дверей, никто не допускал бы сознательно, чтобы ему причиняли вред. Как им ни хотелось его прикончить, а рассердить Дорри никто не решится.

— Сжалился? — неопределенно пожал плечами И Цзы. — Может быть. Я никогда не думал, что он способен на жалость, и теперь не думаю — по-моему, тут причина более мрачная, дело в его эгоистических интересах… — но может, и сжалился… — Он умолк. Меня подмывало спросить, на что он намекал, когда говорил о связи между нами, выраженной в наших именах, но я не хотел показаться бестактным.

Спустя некоторое время И Цзы поднял голову и окинул взглядом ресторан.

— Ты Гарри Глимера давно видела? — спросил он у Леоноры.

— Гарри? Какого Гарри? — призадумалась она.

— Гарри Глимера. Невысокий такой, толстый, обедает со мной пять-шесть раз в месяц. Ты же знаешь, Гарри. Ты сама со мной и Гарри обедала сто раз. Он еще вечно рассказывает эти жуткие анекдоты про тещ.

— Нет, — наморщила лоб Леонора. — Мне это имя ничего не говорит.

— Да что ты! — вскричал он, внезапно разозлившись, размахивая руками; соседи по залу озадаченно покосились на нас. — Гарри Глимер; всегда ходит в коричневом костюме и шляпе с пером. Ты его как облупленного знаешь, Леонора! Черт подери, ты сама знаешь, что знаешь!

— Послушай меня, — твердо сказала она, — я не знаю человека с таким именем.

— Ага. Ясно. — У И Цзы вытянулось лицо. Злость оставила его. — Здесь так частенько бывает, друг Капак, — обратился он ко мне. — Ты должен это осознать и свыкнуться. В этом городе исчезают люди. Сегодня еще маячат всюду, шумят, грубят, действуют. А завтра…

— Умирают? — спросил я.

— Нет, — презрительно фыркнул И Цзы. — В смерти ничего такого нет. Умирают все, особенно в нашем бизнесе. А это больше чем смерть. Шире. Это ЗАБВЕНИЕ. — Он указал на Леонору. — Она знает Гарри Глимера. Я знаю, что она его знает. А она знает, что я знаю. Но никогда не сознается. И никто в этом городе не сознается. Пойди к нему домой — там ты не найдешь никого; и соседи ни за что не признаются, что его видели, и почтальон с молочником не вспомнят, что звонили в его дверь. Пойди в «Парти-Централь» и справься в архивах: там о нем ни слова. Это самые полные, самые скрупулезные базы данных в городе, но его там не будет. Он исчез. Испарился навеки. Никогда не существовал, не существует, не будет существовать. Понял?

— Вроде бы нет, — ответил я.

— Они его стерли, Капак. Взяли Гарри Глимера и превратили его жизнь в чистый лист — словно его и не бывало на свете. Никаких документов, ни одного человека, который сообщил бы о нем хоть что-то. Ничегошеньки. Они прочесали все досье в архивах, запугали или подкупили всех его знакомых, чтобы те отрицали его существование. Вот величайшая жестокость, Капак, — уничтожить все, что осталось от человека. Жизнь кажется такой дурацкой чушью…

— Кто это сделал? — спросил я. — Кардинал?

— Наверняка. О таких вещах никогда не говорят, так что точно неизвестно. Но он — единственный, у кого хватит могущества. Единственный, кто может заставить людей вроде нашей Леоноры отказать человеку в таком малом знаке почтения, как воспоминание о нем.

— И Цзы, — произнесла она спокойно и ровно. — Клянусь тебе всем, что для меня свято, что я никогда не знала этого Гарри Глимера. Мы уже обсуждали эту тему. Капак, у него такая болезнь, — обернулась она ко мне, — ему иногда чудится всякое. Он выдумывает людей, а потом начинает ругаться, когда никто не соглашается признать этих людей реальными. Верно, И Цзы?

Вздохнув, он медленно и печально замотал головой.

— Может статься. Может статься, я болен, и у меня шарики за ролики заехали. Очень многие так говорят. Но я помню его — помню так же отчетливо, как тебя. Его и других. И список я видел. Эта треклятая Айуа… — Внезапно он умолк, словно испугавшись, что сболтнул лишнее, и уставился на свои руки. — Береги себя, друг Капак, — произнес он. — Остерегайся этого города. Не дай ему сделать с тобой того, что он сделал со мной. Не стань вторым Инти Майми.

Я перегнулся через стол, твердо решив разобраться в вопросе сейчас, когда он вновь поднял эту тему. Отчасти мной двигало любопытство, отчасти — желание уйти от этого безумного разговора.

— А что там с нашими именами? — спросил я. — Какая между ними связь? Вы что-то такое начали говорить несколько минут назад…

Подняв глаза, он улыбнулся.

— Кардинал ненавидит пустые домыслы, — заявил он. — Он бы меня на месте пристрелил, если бы услышал, как я тут догадки строю. Но фиг с ним. Я давно уже ему не подчиняюсь. Вот что я думаю. Я был любимчиком Кардинала. Он ценил меня, друг Капак, хотел, чтобы я занял его место, когда он уйдет. За верхнюю ступеньку нас боролось несколько — я, Форд Тассо, еще пара ребят, — но именно мне он желал удачи.

Я его подвел. Не оправдал его доверия. Всем дал понять, что он ошибся. Но он не хочет признавать свою ошибку. По-моему, он считает меня человеком подходящей породы и надеется найти такого же — парня типа «полный вперед», вроде молодого Инти Майми — и воспитать, выучить, сделать из него звезду, которой должен был стать я… Вот почему он за тебя схватился. Хочет доказать, что был прав, что в моем срыве виноват я сам, а не его просчет. Облажался Инти Майми, а не великий и могучий Кардинал.

Он поднялся и остановился возле столика, поправляя одежду. Леонора молчала.

— Вот что я думаю, друг Капак — но я могу и ошибаться, — Кардинал прочит тебя на мое место. Думаю, он хочет использовать твой успех, чтобы аннулировать мою неудачу, доказать всем — в том числе самому себе, — что судит о людях здраво, безошибочно, непогрешимо.

Думаю, он воспитывает из тебя преемника, который сядет в его кресло, когда он умрет, — заключил он. — Думаю, это первый шаг по длинному трудному пути, а ведет этот путь к золоту, алмазам и всем богатствам, какие тебе только снились. И к чему-то большему.