Дважды рожденные

Впрочем, помимо несчастного Вербина, еще одному юному канаху не пелось и не плясалось в этот вечер. То был Конан. Утреннее приключение отбило у него всякую охоту гоняться по скалам за козлами и барсами, завоевывая право называться мужчиной. На обратном пути с кладбища глаза ему то и дело мозолили толстые тельца сурков, посвистывающих у своих норок, а один раз он заметил затаившегося в кустах оленя, но рука его даже не потянулась к висящему за плечом луку. Настроение было совсем не то. Встреча с погибшим полгода назад товарищем и другими воинами, чьим телам полагалось бы давно уже истлеть под обломками гранита, злобный взгляд Буно и его иступленные приказы «изловить мальчишку» не давали Конану покоя, не отпускали его память, снова и снова гоняя по кругу угрюмые и недоуменные мысли.

Больше всего его поразило и потрясло то, что Кевин, верный и бесстрашный Кевин по приказу тщедушного старичишки кинулся ловить своего старого друга. Тот самый Кевин, который полгода назад дрался насмерть с огромной голодной рысью, когда во время охоты та спрыгнула с ветки ели и вцепилась в шею зазевавшемуся Конану. Тогда они вдвоем еле-еле остались в живых и доползли до дома израненные и окровавленные, на ужас своим матерям… Тот самый Кевин, который в любой мальчишеской драке всегда становился на сторону двоюродного брата, даже если противники превосходили их числом в два или в три раза… Конану казалось, что его предплечье все еще болит в том месте, куда вцепились крепкие пальцы бывшего друга. Лодыжки, куда он впился еще сильнее, с исступлением преданного раба, тоже болят. Ухватился и тянул вниз, но губы при этом шептали, умоляли: «Беги, Конан»…

Как такое понять?

Конану вспомнилась весенняя стычка с ванирами. Он не мог принять в ней участие, так как был слишком юн, и никто из взрослых не позволил бы ему взять в руки меч. Вместе с другими мальчишками он наблюдал за ней с крыши кузницы, стоящей на холме, откуда открывался вид на широкую луговину. Под ними тогда едва не проломились подгнившие доски. Отличавшийся отменным зрением, Конан не сводил глаз с фигуры друга. Кожаные доспехи были великоваты Кевину, и меч казался чересчур длинным и тяжелым в юношеской руке, но лихая отвага, веселая ослепительная ярость так и сквозили в каждом его движении. Гордость за друга и жгучая зависть к нему переполняли мальчика. Он так вглядывался и переживал, что позабыл себя, и ему начало казаться, что это он, а не Кевин, рубит устрашающе вопящих рыжих врагов, отгоняет пинками их черных псов, норовящих вцепиться в ноги, победно кричит, запрокидывая голову, приоткрыв беззащитное горло. И это в его, Конана, шею впилась стрела, так что он захрипел и повалился навзничь, захлебываясь черной кровью… Боль в глотке была настоящей, горячей и острой.

Конан едва не скатился с обледенелой крыши, в последний момент, зацепившись за ее кромку, обдирая пальцы и ломающиеся сосульки…

Чем шумней и неистовей становился праздник, тем более одиноким чувствовал себя сын кузнеца Ниала. Ему необходимо было поделиться всем увиденным и пережитым сегодня, и как можно быстрее. Вот только с кем? Приятелям его сейчас не до того: хмельной клюквенный сок, веселые языки огня, разгоревшиеся лица девушек… Да и что могут посоветовать неопытные мальчишки? Они и не поверят ему. Только проживший долгую жизнь и мудрый человек — такой, как старый Меттинг — может разобраться в таинственных и жутковатых событиях сегодняшнего утра…

Конан решил рассказать обо всем Меттингу. Трудность заключалась в том, что старик, как и прочие жители селения, вовсю веселился сейчас у огня, накачиваясь вином и пивом и наблюдая за плясками молодежи. Мальчик долго не мог улучить момент, чтобы поделиться тем, что жгло и щекотало ему язык.

Наконец он решился — и неудачно! Меттинг слушал его вполуха, другой половиной ловя разудалые песни, что завели подвыпившие женщины.

Распустив по плечам черные и жесткие, как конские гривы, волосы, вдохновенно и грозно сверкая глазами, киммерийки пели так, что звезды дрожали в небе. Лишь только смолкли их высокие голоса, песню подхватили мужчины, хрипло и рокочуще, словно разбуженные зимой медведи… Конан совсем не был уверен, что старик хоть что-то расслышал из его взволнованного и бессвязного рассказа. Но лишь только он закончил, Меттинг повернулся к нему и укоризненно вздохнул.

— Выбрось все это из головы, мой мальчик! — сказал он. — Ты расстроился, что тебе не позволили принять участие в испытаниях Крадущейся Рыси? Ты решил вместо оленьих и кабаньих голов притащить с охоты рассказ, который удивил бы всех?.. Но в него невозможно поверить! Мертвые и зарытые глубоко в землю воины не могут добывать железо. Их руки не могут быть теплыми и крепкими, как у живых. Старик Буно чем-то досадил тебе, и ты решил ославить его как колдуна и властелина мертвых? А ты знаешь, что если бы не Буно, тебя самого не было бы на свете?

— Это почему же? — буркнул мальчик.

— Лет десять назад в наших краях бушевала страшная болезнь, может быть, ты слышал, — ответил Меттинг, слегка покачивая головой в такт несмолкающим песням. — Мужчины, женщины, дети покрывались язвами, распухали и умирали в таком количестве, как бабочки-однодневки на исходе летнего дня. Старик Буно сбился с ног, перебегая от хижины к хижине. Из каждой раздавались стоны, в каждой кто-нибудь был близок к смерти. Если бы не его чудодейственные мази и лекарства, все наше селение вымерло бы, на радость подлым ванирам. Он спас всех нас, Конан, и тебя в том числе, потому что, прежде всего, он старался лечить молодых мужчин и маленьких мальчиков.

— Ну и что же! — запальчиво ответил Конан. — Если он когда-то кого-то и вылечил, то это не значит, что теперь ему нужно спускать все его колдовские мерзости!

— Очень прошу тебя, Конан, — сказал Меттинг — уже не так мягко, но гораздо строже и суше, — забудь о том, что мне сейчас наговорил, и никому больше не пересказывай свои глупые и злые выдумки. Если это дойдет до Буно, он сильно на тебя обидится и будет прав. Еще больше обидится твой брат Кевин, которого ты выставил трусливым предателем. Ты думаешь, он сейчас не слышит нас с тобой?.. Не каждый знает об этом, но тебе я скажу: души погибших доблестной смертью слышат, когда живые вспоминают о них. Они могут слетаться на голоса друзей и родных и, невидимые, пребывать рядом.

Кевин слышит тебя, и ему сейчас очень горько. Ты глубоко оскорбил павшего славной смертью друга.

Конан готов был взреветь от досады и разочарования.

Мудрый и опытный Меттинг не поверил ему! Что же тогда говорить о других, не таких мудрых, седобородых и опытных?.. Он поднялся, махнул безнадежно рукой и побрел прочь, подальше от суматошного праздника, в который ему сегодня не суждено было влиться.

Проходя мимо группы тех, кто не пел и не плясал, но лишь наблюдал за пляшущими — то ли в силу возраста, то ли чрезмерно накачав себя молодым вином, Конан едва не задел плечом согбенную фигуру, с головы до ног обвешанную самоцветными и костяными украшениями. То был Буно, пьяно покачивающийся в ритме танца, прикрыв веки и пощелкивая сухими и жесткими, как желтоватые орехи, пальцами. На его шее с обвислой, словно у ящерицы, кожей, висело что-то вроде ожерелья из плотно пригнанных друг к другу перьев ворона. Это украшение, насколько помнил мальчик, старик не снимал никогда. На груди болталось множество амулетов из отшлифованных камней, медвежьих клыков и рогов оленя. В праздники Буно всегда разукрашивал себя больше, чем любая, даже самая глупая и вздорная женщина, но Конан знал, что ни один из клыков или рогов не добыл он во время охоты своими руками. Все кости, шкуры и рога были подарками, которые несли ему мужчины и женщины селения за то, что он врачевал раны, принимал роды, заговаривал кровотечения, смирял резь в животе и отваживал злобных духов. На охоту же Буно не ходил никогда, как и ни разу на памяти Конана не принял участие в битве: ни с рыжими ванирами, ни с бритунцами, ни с аквилонцами в роскошных доспехах…

Миновав позвякивающего и пестрого, словно детская погремушка, старика, Конан оглянулся. Его словно что-то кольнуло: Буно смотрел в его сторону своими маленькими и очень светлыми, почти белыми глазами. В них не было ни капли хмеля, но только настороженная злоба. Несомненно, старик заметил, как Конан разговаривает с Меттингом, и теперь словно пытался прочесть в понурой фигуре мальчика о результатах этого разговора. Конан ответил ему дерзкой усмешкой, подумав про себя, что если бы Буно мог, он проткнул бы его насквозь глазами, он испепелил бы его белым огнем зрачков, как сжигают на костре туши падших от заразных болезней овец и коз.