Дважды рожденные

Кевин остановился, подойдя к жуку почти вплотную. Он почти не изменился со времени своей гибели. На месте рваной раны под горлом светлел небольшой шрам.

— Я не призрак, Конан, — сказал он спокойно.

Казалось, встреча с бывшим приятелем совсем не удивила и не взволновала его.

— Я не дух. Можешь дотронуться до меня, если хочешь.

— Я не хочу до тебя дотрагиваться! Уйди, ну пожалуйста!.. — Конан знал, что духи умерших идут на любые уловки, чтобы захватить живого человека и вдоволь напиться его горячей крови, и самое главное — не верить им и не поддаваться на их уговоры.

Кевин, словно не слыша отчаянной мольбы в голосе бывшего приятеля, протянул руку и коснулся его плеча. Конан отшатнулся, едва не слетев кубарем со спины жука, по-прежнему стоявшего смирно, словно послушный конь. Но короткого мига было достаточно, чтобы почувствовать: пальцы Кевина — теплые и живые, это не ледяное прикосновение духа!

— Ты… не мертвый?.. Ты жив?!. — Конан не знал, верить ли своим глазам, ушам и осязанию.

— Я не призрак и не дух, Конан. Но я и не жив, — тихо ответил Кевин.

— Я понял! — осенило мальчика. — Должно быть, я упал со скалы и разбился! И теперь мы оба с тобой на Серых Равнинах. Но неужели здесь надо все время долбить землю, словно рабам?!

Кевин не успел ответить. Привлеченные их разговором, другие мужчины тоже оставили работу и подошли ближе. Все они были воинами, убитыми в весенней стычке с ванирами.

Вот широкоплечий и рослый Браг, напоминающий кусок скалы с едва вырубленными в нем человеческими очертаниями.

Помнится, на его мертвом теле не было ни одного места, не исколотого вражескими мечами. Его рубили уже упавшего, уже бездыханного — так велика была ненависть врагов к самому могучему и неистовому киммерийскому воину. Он дорого отдал свою жизнь — не меньше двадцати бешенных рыжих собак отправил он на Серые Равнины, прежде чем самому уйти туда же… Вот сероглазый Йолл, в жилах которого текла наполовину аквилонская кровь, придававшая мягкость и волнистость волосам и нежную вкрадчивость голосу. Оттого, должно быть, вокруг него всегда вились смешливым и ласковым роем девушки. Та битва была для него первой и последней — как и для Кевина… Вот Сангур, дальше всех посылавший стрелу, перегонявший в беге оленя. Конан хорошо помнил, как его молодая жена бросалась в разверстую могилу, куда только что опустили его изрубленное тело, как мужчины силой оттаскивали ее назад, а она умоляла оставить ее с мужем.

Был когда-то на киммерийской земле такой обычай: вместе с убитым воином хоронили и жену его, и коня. Часть мужчин предлагала тогда уступить просьбам вдовы, почтить доблестного Сангура, а заодно и обычаи древности. Но старый Меттинг накричал на женщину и прогнал с кладбища, пристыдив, напомнив о ребенке под ее сердцем, который уже стучался нетерпеливо, словно стремясь поскорее отомстить за отца…

«Это Конан, сын кузнеца Ниала… Конан… Здравствуй, Конан…» — раздавались негромкие голоса вновь подходивших.

— Они не призраки и не духи, как и я, — казал Кевин. — Не бойся их, Конан. Можешь потрогать их тоже.

Мужчины, не дожидаясь, пока он протянет к ним руку, сами касались его ладонями, шершавыми и загрубевшими от тяжелого подземного труда. Все они были почти те же, что и до своей смерти. Почти… Что-то неуловимое настораживало — не в чертах их, не в фигурах, а в интонациях голосов.

Монотонно, бесстрастно и тускло говорили они — ни радости, ни удивления, ни хотя бы гнева или досады… Наверное, так разговаривали бы песчаные холмы в пустыне или потрескавшиеся камни на вершине горы, если бы обрели голос. Неужели это Кевин, ребячливый и пылкий Кевин, который, бывало, не видя Конана день или два, при встрече приветствовал его радостным воплем и ощутимым шлепком по спине?..

— Мы не духи, Конан… Не бойся нас… — уныло шелестели Йолл, Сангур, быкоподобный Браг…

Внезапно все они стихли, словно услышав беззвучный приказ. Головы их повернулись в сторону появившегося человека. Да, то был поистине человек — живой, настоящий, ибо Конан не помнил, чтобы это щуплое сутулое тело когда-нибудь на его памяти зарывали в землю. Старик Буно, возникший за спинами полуголых мужчин, остро и пристально вглядывался в мальчика. Прозрачные камни на его груди и пальцах, которые он вечно носил на себе, словно аквилонская женщина, переливались в свете факелов.

— Ага! И ты здесь! — воскликнул Конан с немалым облегчением, ибо увидеть среди странных ходячих мертвецов живого и знакомого человека всегда приятно. — Может быть, хоть ты объяснишь мне, что здесь твориться? Я еще на земле или уже перенесся на Серые Равнины? Если меня убили, отчего я этого не заметил?

Буно и не подумал отвечать ему. Приглядевшись и узнав мальчика, он негромко приказал застывшим мужчинам:

— Схватите мальчишку! Живо!

Конан не успел даже отпрянуть, как Кевин, находившийся ближе всех к нему, крепко схватил его за предплечье.

— Э-эй, Кевин! Ты что?! — крикнул он, безмерно пораженный.

Следом за Кевином и другие мужчины попытались взять его в кольцо и не выпускать. К счастью, проходы в земляной толще были узкими, и сбоку подойти к мальчику никто не мог.

— Ты свихнулся, Кевин?! Отчего ты слушаешься эту облезлую вошь?!

Ладонь его бывшего друга сжимала его все крепче и тянула к себе. Поняв бесполезность увещеваний, Конан изо всей силы ударил товарища по играм ногой в колено, а когда тот вскрикнул и согнулся — совсем как живой! — ослабив свою хватку, кинулся назад. При этом он скатился с выпуклой спины жука, о котором успел совсем позабыть. Кевин тут же выпрямился и рванулся, хромая, следом, но ему пришлось преодолевать большое препятствие в виде перегородившего проход насекомого, флегматично подрагивающего усиками.

Опасаясь подставить противникам спину, Конан быстро пятился, то и дело, спотыкаясь о выбоины и обломки породы. К счастью, идти было недалеко, и вскоре над его головой заголубела извилистая щель.

— Хватайте же его! Идиоты! Тупоголовые бараны! Скорее! — Буно уже вопил во весь голос, как видно, не на шутку испугавшись, что мальчик ускользнет от своих преследователей и вернется откуда пришел.

Конану оставалось самое трудное: вскарабкаться наверх. Упираясь ладонями, коленями и пятками в шершавые выступы камня, он пополз навстречу слабому полудневному свету. Кевин настиг его, когда пальцы уже вцепились в край расщелины. Почти вырвавшись на волю, Конан с ужасом и тоской почувствовал, как руки бывшего друга ухватились ему за лодыжки и тянут вниз.

— Чтоб ты лопнул, Кевин! — горячо пожелал ему мальчик. — Чтоб тебя разорвало пополам! Что ты провалился в утробу Нергала!

Конан вспоминал самые отборные проклятия, какие когда-либо слышал, но Кевин держал крепко. Но при этом — вот уже этого совсем невозможно было понять! — он повторял, монотонно и сухо, словно в полусне:

— Беги отсюда, Конан. Беги скорее. Никогда больше не появляйся здесь. Беги. Беги, Конан…

— Ты издеваешься надо мной?! — выкрикнул в отчаянии мальчик. — Как я могу убежать, если ты вцепился в меня, как голодный оборотень?! Предатель!

На миг руки Кевина разжались. То ли подействовали проклятья, то ли он просто устал — Конан не стал долго раздумывать над этим. Он мгновенно подтянулся и выскочил наружу, здорово исцарапав себе при том плечи и разорвав кожаный плащ. Кубарем мальчик скатился по склону скалы вниз и позволил себе остановиться и отдышаться, только отбежав шагов на триста от проклятого места.

Чем плотнее становились сумерки, тем ярче и выше плясал большой огонь, щедро рассыпая вокруг веселые искры, тем раскованней и горячее несся навстречу ночи праздник Крадущейся Рыси.

Больше всех удача обласкала в этом году косого Илда. Он притащил, кряхтя от натуги, на своей не слишком широкой спине голову кабана, пару оленьих рогов и целую связку кроликов. Мужчины смеялись, что косые глаза Илда только помогают ему при стрельбе из лука: сведенные к переносице, они увеличивают точность прицела. И вот теперь Илд больше всех кричал и размахивал руками у стреляющего искрами огненного снопа, и ни одна девушка, даже самая гордая, не могла отказаться, когда он приглашал ее на разудалый танец и норовил прижаться покрепче, выделывая при этом ногами немыслимые кренделя. Впрочем, все остальные новоиспеченные охотники, а также их отцы и братья веселились не меньше победителя, плясали и тянули перебродивший клюквенный сок, кроме, разве что, Вербина, слабого и изнеженного, как аквилонская девчонка. За целый день ему удалось подстрелить только пару сурков для того, чтобы называться отныне взрослым мужчиной. Вербин теперь должен был держать испытание на следующий год, а пока — быть предметом безжалостных насмешек более сильных и ловких его сверстников.