Зима в Дождливом мире (СИ)

Федерик уныло плетется обратно и ему дано видеть, как рана на бедре Немого кровоточит, но ему не удается разглядеть, в действительности ли то кровь. Только слышно, как капли, шипя, прожигают дыры в вечной мерзлоте.

– Ну и что мы теперь будем делать? – спрашивает он Немого.– Положим, вентиль мы открыли, но как сюда попала эта тварь? И где гарантия, что за ней не последуют другие? Нужно выбираться отсюда. Есть только один выход.

– Да, есть только один путь к спасению, – произносит меченый, появляясь из темноты, – и единственный ключ от него – у тебя, Немой. Где, куда ты дел ту страшную часть себя?

И он подает листок, и Немой, приняв, начертал: «Я спрятал ее. Спрятал в преддверьях того места, которое вы зовете адом», и, не оглядываясь, уходит прочь.

– Что он имел в виду? – удивленно вопрошает Федерик, но меченный лишь снисходительно улыбаясь, роняет лист и уходит следом. Лист падает на сырой настил, с потолка капает и холодная капля попадает за шиворот Федерика, принуждая передернуть плечами.

Когда он тоже уходит и на мокнущем листе отпечатывается его след, лед начинает трескаться.

Хозяйка, грубо возбудив Малька, затаскивает свою жертву в нишу, что под лестницей ведущей наверх, и начинает яростно, и даже как-то истерически совокупляться. Навалившись всем своим необъятным весом, она тяжело сопит в лицо оторопевшего Малька. Он обоняет кислый запах вина и чеснока, чувствует прикосновение влажной от холодного пота ладони и пальцев, сдавливающих шею, и другую руку, там, где Кориандра помогает себе, толчками вжимая Малька в земляную стену. Им овладевает странное постаффектное оцепенение, и надтреснутое увеличительное стекло валяется, выпав из кармана, рядом с правым сапогом.

Ржавый корпус бронемашины, проделав брешь, въехал в залу, застрял наполовину засыпанный обломками. Кто знает, какая сила подняла древний механизм из его обретенного последнего пристанища в чаще леса, и какая нечестивая энергия движет почерневшими от копоти, спекшимися от жара головешками, что, выбравшись из открытого люка в корпусе, все ползут, продираются сквозь завал из бревен. И вот множество других трупов на разных стадиях разложения, и какие-то пластиковые пародия на людей, и те, чей вид не дозволено лицезреть ныне живущим, а посему они все, невольные свидетели, обязаны умереть. А мамаша Марлоу скорчилась, держась за живот у перевернутого стола, и двери также сорваны, и Конрад в одиночку дерется сразу с полудюжиной костяных противников, меченный куда-то подевался, и пещерный человек висит на поскрипывающих от тяжести стропилах. Остальных не было видно.

Впервые лицо Федерика просветлело. Он обрел понимание и смысл, так хорошо он не чувствовал себя с того памятного дня, когда перед ним и еще двумя выжившими счастливчиками расступились таежные дебри открывая поселок вероломных туземцев.

И мстительно, торжествующе захохотав, он шагнул из подвала в то далекое полыхающее подожженными хижинами утро, когда горячий от постоянной стрельбы пистолет в его левой руке заряд за зарядом изрыгал справедливую смерть, а правая, по локоть в чужой крови, сжимала скользкий эфес сабли. Его незащищенную голову и грудь усеивали глубокие порезы, а из бедра торчала стрела, но он не замечал ран, и кровь была повсюду, и он скользил в ней…

Белый лед взорвался осколками, и над поверхностью показалась скрюченная рука, а после, вылез и он сам, пролежавший годы в мерзлоте нечаянно убитый в пьяной драке напарник Конрада, первый муж распутной Кориандры, выстроивший таверну на перепутье шальных дорог.

Мальк прекрасно видевший все это захрипел и принялся оседать, увлекая хозяйку следом, сердце ученого не выдержало. Мертвец пока еще не мог разлепить скованные льдом губы, но уже начал неуклюже передвигаться на негнущихся ногах, суставы его жутко щелкали.

Кориандра, еще во власти животного возбуждения продолжала скакать на распластавшемся безвольном теле Малька, однако и до нее начало доходить, что что-то неладно, заволновалась, силясь оглянуться, а когда ей это удалось, заголосила от ужаса, судорожно освобождаясь от ставшего теперь обузой мертвого любовника.

– Говорила же, схоронить бы надо по-человечески, закопать по-людски, но нет, тебе было не до этого, ты валялся в горячке, то болтался пьяной скотиной! Как же я одна могла вытащить тебя, Маркушка, вот и дождались, покуда совсем не вмерз. Ты уж прости меня дуру, друг сердечный, муженек ненаглядный, все из-за меня окаянной-то вышло! А Конрад так кричал во сне, говорил ты не помер, что приходишь к нему по ночам и ковыряешь рану, а я-то не верила, глупая! Лекарь-то ногу лечил, лечил, да только все зазря. А после надоело, взял и отрезал окаянный!

Мертвец обнажил желтые клыки и прохрипел потусторонним голосом, роняя хлопья снега и плоти:

– Согрей меня!

– Ой, люди добрые, что твориться! – еще пуще прежнего запричитала неверная Кориандра, плача и карабкаясь по ступенькам.

Марк тяжело прошел мимо неподвижно раскинувшегося в бесстыдной позе с расстегнутым верхом и спущенными до колен штанами Малька.

Отрубленные конечности ползали по полу, хватая дерущихся за щиколотки, в поле зрения Немого оказался приближающийся в обход Федерика зомби с развороченной грудью, через которую виднелся следующий заплесневелый труп, ковыляющий следом, и еще один с палашом, и безногий ползущий на огрызках культей, и еще…

Перед суровым ликом неминуемого неотвратимого уничтожения он вынужден был стать клятвопреступником. Он отворил запаянные врата ведущие в ад, ад, что размещался глубоко у него в душе и выжег ее изнутри. Те небеса – из ворочающейся, ворчащей магмы, а дно – расстеленный ковер огня, взрывающийся гейзерами ввысь, чтобы соединиться там с верхом, перетечь друг в друга. Пальцы привычно вошли в пазы рукояти, и приклад щелчком присоединился к плечу. От импульсов его мозга включился барабан, набирая скорость с низкочастотным гулом, и вот уже четыре коротких широких луча слились в одно бешено крутящееся отверстие, которое…

Которое породило нездешний фиолетовый свет, свет очей дьяволицы из преисподней, и все что было перед Немым испарилось, закружилось оседая радиоактивным пеплом в свежевспаханную борозду. Он повернулся в другую сторону.

Удерживаемая Марком и оплывшим синтетическим человеком хозяйка Кориандра билась на полу, когда кочевник в рогатом шлеме, ухмыляясь оголенными стервятниками резцами, став на колени, вогнал ей между бедер обрез и нажал на курок.

Мозги женщины, вылетев из темени, стали частью противоположной стены, еще раньше мертвецы удавили растерявшего всякое показное мужество ничтожного хвастуна и лгунишку Вальдемара, а в следующую секунду Немой повернулся и всю группу смела фиолетовая вспышка. Остановиться уже он не мог, превращаясь в бездумного проводника бушующих энергий из переполненной геенны в засасывающую пустоту мира людей.

Немой повел стволом, выжигая зомби и обсыпающийся потолок и уползающую на четвереньках мамашу Марлоу и мече…

– Нет! – толкнул его откуда-то вынырнувший окровавленный Федерик. – Не тронь его, за него воздастся вдвойне! Сей крест – мой!

И Каин, чью скорбную печать уже более не маскировали бинты, воздел узловатые руки, призывая Гидру.

– Не я ль взывал, махал тебе с борта корабля? Кричал, умолял. Но ты был слишком занят, чтобы прекратить бойню, жестокий убийца и клятвопреступник! А теперь, теперь ты еще выпустил их всех, врата в ад оказались открытыми!

Федерик выстрелил в него и Каин упал.

Вонючие серые хлопья сменили мокрые белые снежинки, неуверенные, робкие, тут же тающие сыны зимы. Они стояли на пепелище, сохранился лишь один угол строения, там, где когда-то сидела Марлоу трепыхалась летучая мышь с поврежденными крыльями, и Колесо Фортуны, обильно политое кровью людей, к лопастям которого привязаны трепещущие лоскутья надежд, скрипя, крутилось на брошенной обгорелой карте. Федерик вытряс использованные капсюли и вогнал в ствол последний патрон.

– Все кончено, уходим, – устало сказал он. – Мы были на волосок от смерти, – и поцеловал запекшимися губами амулет, что болтался на жилистой шее. – Эта битва была дана нам во искупление всех предыдущих грехов!