Падение Святого города

И тут все вокруг Эсменет — резной балдахин, темные гроты за экранами, висячие стены — исчезло. Она понимала прочитанные слова и покорялась им. Все близкое становилось прозрачным, как марля. Проступало древнее и дальнее. Все отделялось от бренных чувств, вырывалось из клетки настоящего и обретало оттенок вечности.

Увлеченная и восторженная, Эсменет погрузилась в первую из саг.

История показалась ей сложной и забавно эротичной. Помимо того, что чтение в одиночестве подобно самоудовлетворению, ее попытка подстроиться под древние понятия автора была слишком интимной, почти плотской. Эсменет помнила, что «Кельма-риада» была историей Анасуримбора Кельмомаса, и у нее перехватывало дыхание. И тут впервые появилось недоброе предчувствие. У нее в руках была не просто история снов Ахкеймиона, а история рода Келлхуса. Времена и места, о которых читала Эсменет, не столь древние и отдаленные, как ей хотелось бы.

Она поняла, что династия Анасуримборов была древней и влиятелыюй еще во времена Ранней древности. Да, в стихах упоминалось множество событий и мест — Кондский союз, богорыца-ри Умерау, похищение Оминдалеи,— о которых она не знала ни-

чего. Эсменет почему-то считала Первый Армагеддон началом всей истории, а не концом какой-то предыдущей. И снова материя, прежде казавшаяся пустой или монолитной, становилась чертогом с множеством комнат.

Кельмомас II появился на свет при дурном сочетании звезд: он родился вместе с мертвым братом-близнецом Хурмомасом. Строка «Розовый вопль его не мог пробудить брата от синего сна» пробудила тревожные мысли о Серве и Моэнгхусе. А то, как неизвестный поэт использовал этот жуткий образ, чтобы подчеркнуть блистательность жестокосердного верховного короля, непонятным образом беспокоило ее. Тень Хурмомаса, утверждал поэт, неотступно сопровождала брата и остужала его сердце, когда тот напрягал свой разум.

После этого странная сила болезненно наполнила все — от простого чтения «Саг» до веса свитка в руке — и приняла характер мании. Эсменет чудилось, что во время чтения она слышит чужой голос, произносивший эти строки. Однажды она даже вскочила и прижалась ухом к расшитой полотняной стене. Ей нравились эти истории, как и всем. Она понимала, что значит испытывать сомнения и как влечет к себе почти найденное решение. Но здесь было другое. Что бы ни шептало у нее над ухом, это не походило на предчувствие резкой перемены или мгновенного озарения. Оно взывало к ней самой. так, как взывает личность.

Следующие четыре дня прошли мучительно. Зависть, убийство, ярость, а прежде всего — рок... Первый Армагеддон охватил Эсменет.

Она быстро поняла: несмотря на все беседы с Ахкеймионом, ее знание о Древних войнах было в лучшем случае отрывочным. В «Кельмариаде» рассказывалось о жизни верховного куниюрского короля, начиная с мрачных предупреждений его загадочного советника Сесватхи и заканчивая смертью на Эленеотском поле. Начиналось все как обычная сказка: Сесватха был прорицателем, единственным, кто умел верно толковать знамения, Кель-

момас же представал надменным королем, видевшим только то, что ему нравилось.

Судя по всему, еще задолго до этого беглая гностическая школа Мангаэкка сумела изучить древние чары, при помощи которых маги-нелюди квуйя укрыли Мин-Уройкас, легендарную цитадель ннхороев. Когда Кельмомас был молод, посланцы Нильгикаша, нелюдского короля Иштеребинта, пришли к Сесватхе — другу детства и визирю верховного короля. Нелюдей беспокоило, что иихорои, которых они загнали в четыре угла мира в дни КуъяараКинмои, сумели пробраться назад в Мин-Уройкас и с помощью адептов Мангаэкки снова принялись за свои ужасные опыты. Нелюди рассказали ему о том, что смогли вытянуть из своих давно мертвых пленников. Рассказали о Не-боге.

Так Сесватха начал свой долгий спор, пытаясь убедить древних норсирайских королей в неизбежности Армагеддона.

Хотя ни в одной из саг Сесватха не был главным героем, он постоянно появлялся и опять исчезал, словно нечто выбрасывало его на поверхность событий. В «Кельмариаде» он стоял в центре событий, будучи опорой могучего, но непостоянного короля. То же самое относилось к «Кайютиаде», эпической поэме о младшем и самом знаменитом сыне Кельмомаса — Нау-Кайюти. Сесватха стал ему и учителем, и вторым отцом. В «Книге полководцев» — прозаическом изложении событий, случившихся после смерти

Нay-Кайюти,— голос его звучал громче и яростнее всех. В «Трайсиаде», поэтическом рассказе о падении Трайсе, он сиял как маяк, сбивая колдовским светом драконов с небес. В «Эамнориаде» он представал коварным чужаком, забывшим о своих великих

притязаниях и отступившим перед He-богом. В «Анналах Акксерсии» он был главной надеждой, воплощенным щитом верховного короля Кундрауля III. В «Анналах Сакарпа» он превращался в безумного беглеца, проклявшего короля Хурута V за то, что тот не бежал в Мехтсонк с Кладом Хор, и изгнанного. И в «Анаксиаде», великой и трагической саге о падении Киранеи, он был спасителем мира, Носителем Копья-Цапли.

Ненавидимый или превозносимый, Сесватха оставался стрелкой компаса, истинным героем «Саг», хотя ни в одном цикле хро-

ник таковым не считался. И каждый раз, когда Эсменет встречала новый вариант его имени, она прижимала руку к груди и думала: Ахкеймион.

Непростое дело — читать о войне, тем более об Армагеддоне. Какими бы делами Эсменет ни занималась, образы «Саг» преследовали ее. Шранки, увешанные вырванными челюстями жертв. Пылающая библиотека Сауглиша и тысячи людей, ищущих убежище в его священных стенах. Стена Мертвых и трупы, сплошь покрывающие обращенные к морю стены Даглиаша. Нечестивый Голготтерат с золотыми рогами, вонзающимися в темные небеса. И He-бог, Цурумах, огромная витая башня черного ветра...

Война без конца, желающая поглотить каждый город, каждый очаг, жаждущая пожрать своей безжалостной пастью всех невинных — даже нерожденных.

Осознание того, что Ахкеймион живет с этим постоянно, угнетало Эсменет и наполняло неуловимым, отвратительным чувством вины. Теперь она знала, что каждую ночь ему снятся клубящиеся на горизонте орды шранков и он вздрагивает при виде низвергающихся с черных небес драконов. Каждую ночь перед его глазами встает Трайсе, священная мать городов, тонущая в крови своих обезумевших детей. Каждую ночь он переживает воскрешение He-бога и слышит, как матери рыдают над мертворожденными младенцами.

Нелепо, но это заставило Эсменет вспомнить о его мертвом муле по кличке Рассвет. Прежде она до конца не понимала, что означало для Ахкеймиона«имя животного. Значит, ужаснулась Эсменет, она никогда по-настоящему не понимала самого Ахкеймиона. Ночь за ночью терпеть такое насилие! Впадать в отчаяние от древней неутолимой жажды! Кто лучше шлюхи способен понять, как поругана его душа?

«Ты мое утро, Эсми... мой рассвет».

О чем он говорил? Для него, уже пережившего и переживающего вновь падение мира,— что он испытывал, просыпаясь от ее прикосновения? Что для него значило ее лицо? Где он черпал отвагу? Веру?

«Я была его утром».

Эсменет ощутила, как эта мысль поглощает ее, и по странному побуждению души попыталась укрыться от этого ощущения. Но было поздно. Впервые она поняла: его бесцельная настойчивость, его отчаянные сомнения в том, что ему кто-то поверит, его мучительная любовь, его недолгое сочувствие — все это тени Армагеддона. Быть свидетелем исчезновения целых народов, ночь за ночью терять все дорогое и прекрасное. Чудо, что он вообще еще умел любить, что все еще понимал жалость, милосердие... Как же она могла считать его слабым?

Она поняла, и это ужаснуло ее, поскольку это понимание было слишком близко к любви.

В ту ночь ей снилось, что она плывет над безднами в самом сердце некоего безымянного моря. Ужас тянул ее вниз, как принизанный к ногам камень. Но когда она всматривалась в глубину, она видела только тени в темной воде. Они околдовывали — огромные, кольцами расходящиеся силуэты. Поначалу она не могла их различить, но постепенно глаза привыкали, чудовищные образы становились все более четкими. Никогда она не ощущала себя такой маленькой, такой обнаженной. Все море вплоть до горизонта было спокойным и светилось зеленым в лучах солнца, а под этой гладью клубились черные бездны. Гибкие движения. Огромные молочно-белые глаза. Ряды прозрачных зубов. И она, бледная и нагая, плавала посреди всего этого, как водоросль...