Падение Святого города

Глава 8

КСЕРАШ

Ранняя весна, 4112 год Бивня, Ксераш

По приказу Воина-Пророка в Героту начали просачиваться отдельные соединения Священного воинства. Лорд Сотер и его кишьяти по Геротскому тракту первыми подошли к черным стенам города. Властный айнонский пфальц-граф подъехал прямо к вратам, которые Люди Бивня называли Двумя Кулаками, и потребовал переговоров с правителем-сапатишахом. Ксерашцы ответили, что только страх перед жестокостями заставил их запереть ворота. Нa это лорд Сотер рассмеялся, закончил беседу и отъехал на возделанные поля вокруг города. Он разбил первый осадный лагерь посередине вытоптанного поля сахарного тростника.

Воин-Пророк приехал утром следующего дня вместе с Пройасом и Готианом. Вечером жители Героты прислали послов, чтобы посмотреть на лжепророка, сразившего их падираджу, и дого-

вориться с ним. Однако для торга у них не хватало духу. Похоже, сапатишах Ксераша Утгаранги и все оставшиеся в живых кианцы покинули город несколько дней назад. Вскоре посольство вернулось к Двум Кулакам, уверившись, что другого выбора, кроме как сдаться без предварительных условий, у них нет.

После долгого форсированного марша ночью прибыл Готьелк с основными силами тидонцев.

Утром геротские послы уже висели на стене над огромными вратами. Их выпущенные кишки болтались до самой земли. По словам перебежчиков, сумевших покинуть город, ночью случился бунт. Его возглавили жрецы, верные прежним кианским господам.

Люди Бивня стали готовиться к штурму.

Когда Воин-Пророк подъехал к Двум Кулакам, чтобы потребовать объяснений, навстречу ему вышел старый солдат. Он назвался капитаном Хебаратой. Со старческой язвительностью он проклял Воина-Пророка, обвинил в лживости и угрожал возмездием Бога Единого, словно тот был монетой у него в кошельке. А в конце его тирады кто-то выстрелил из арбалета...

Воин-Пророк перехватил стрелу у самой своей шеи. К всеобщему изумлению, он воздел эту стрелу к небу и вскричал:

— Внемли, Хебарата! С нынешнего дня я начинаю отсчет!

Это загадочное заявление испугало даже айнрити.

Все это время Коифус Атьеаури продвигался на восток со своими закаленными гаэнрийскими рыцарями. Они наткнулись на первый кианский патруль к югу от города Небетра. После отчаянной схватки кианцы сломались и бежали в направлении Каргиддо. После допроса выживших галеотский граф узнал, что Фанайял находится в Шайме, хотя намеревается ли он там оставаться, никто не знал. Кианцы утверждали, что их послали на разведку по священным местам айнрити. По словам одного из пленных, падираджа собирался разорить эти места и тем самым «вынудить лжепророка сделать глупость».

Это весьма встревожило благочестивого молодого графа. В ту ночь он держал совет со своими командирами и решил, что если кто и должен поддаться на провокацию и сделать глупость, так

это Коифус Атьеаури. По старым нансурским картам они проложили путь от одного святого места до другого. Собрались у костров и преклонили колена для храмовой молитвы вместе с сородичами. Вывели из темноты своих монгилейских и эумарнских скакунов и с криками оседлали их. Затем без слов исчезли в залитых лунным светом холмах.

Так началось то, что потом называли «паломничеством Атьеаури».

Сначала он отправился в Каргиддо у подножия Бетмуллы. После вступления в Ксераш Люди Бивня много слышали об этой древней крепости, и Воин-Пророк ждал донесений о ней. Отправив вестников со схемами и планами, отряд Атьеаури направился в холмы, где дважды наткнулся на кианцев под стягом Кинганье-хои и разбил их. Воины нашли на вершине холма деревушку и усыпальницу Муселаха — там, где Последний Пророк вернул зрение Хоромону. На месте деревни они увидели дымящиеся руины.

И на выжженной земле они принесли страшную клятву.

Через некоторое время все полки Священного воинства, кроме самых последних частей, соединились под стенами Героты. То, что ксерашцы не предпринимали никаких вылазок, свидетельствовало об их слабости, и на совете Великих и Меньших Имен Хулвагра и Готьелк призывали к немедленному штурму. Но Воин-Пророк утихомирил их, сказав, что на штурм их торопит близость цели, а не уверенность.

— Когда надежда пылает ярко,— сказал он,— терпение быстро сгорает.

Нужно подождать, и город падет сам.

Музыка. Это первое, что услышала Эсменет в тот день, когда она начала читать «Саги».

Едва осознав это, она воспарила духом, но тут же очнулась в странном сумеречном состоянии: не чувствовала себя, не понимала, где находится, но испытывала болезненную тревогу. И еще была музыка. Эсменет улыбнулась, узнав ее. Тонкая дробь барабана, точные удары смычка, сильные и трагические. Это кианская музыка, поняла Эсменет, и играл ее кто-то здесь, в одной из палат Умбилики.

— Да! Да! — вскрикивал приглушенный голос, пока продолжалась музыка.

Эсменет внимательно прислушивалась и старалась узнать этот голос за музыкой и шумом лагеря снаружи. Песня оборвалась, потонув в смехе и беспорядочных рукоплесканиях.

Это было четвертое утро в лагере под упрямыми стенами Героты. Эсменет вырвало. Затем она попыталась позавтракать, пока рабыни хлопотали вокруг, приводя ее в порядок. Пока Иэль и Бурулан закатывали глаза, Фанашила на своем ломаном, но заметно улучшившемся шейском рассказывала, о чем пелось в песне. Трое ксерашских пленных с позволения Гамайакри показали свое музыкальное искусство, а один из них делал это еще красивее, чем конрийский принц,— «Пойюс», как Фанашила его называла. При этих словах Иэль громко рассмеялась.

Спустя мгновение Фанашила вдруг выпалила:

— Раб ведь может жениться на рабыне, госпожа? Эсменет улыбнулась. Из-за боли в горле она не могла ничего

сказать, потому просто кивнула.

Потом она навестила Моэнгхуса, где ее встретил суровый взор Опсары. Как всегда, Эсменет дивилась тому, как быстро растет малыш, но смотреть в его бирюзовые глаза она избегала. Их цвет не менялся. Она подумала о Серве, ругая себя за то, что не жалеет о ее смерти. Затем подумала об искорке, что тлеет в ее собственном чреве.

Узнав последние новости осады от капитана Хеорсы, она вызвала Верджау для доклада. Все казалось обманчиво обыденным — и происшествия, и необходимость управлять сетью информаторов среди войска в походе. Все шпионы уже научились поддерживать связь, но то и дело кто-то из них пропадал, а другой вдруг снова появлялся. Кроме ксерашских пленных проблемы создавали лорд Ураньянка и его мозеротские клиенты. Лорд прилюдно отрицал свою причастность к резне в Саботе, но за глаза продолжал выступать против Воина-Пророка. Ураньянка был злом: дурак с черной душой. Эсменет не раз советовала арестовать его, но Келлхус считал айнонского палатина слишком важной персоной, одним из тех, кого следует улещать, но не карать.

Обязанности главы шпионов не позволяли Эсменет освободиться до полудня. Она настолько привыкла к этому, что скучала, особенно когда приходилось браться за административные дела. Иногда на нее накатывали старые чувства, и она с чувственной тоской шлюхи начинала оценивать окружающих мужчин. Она думала о своих пышных одеждах, о своей недостижимости, ощущала себя неоскверненной, и мурашки бежали у нее по коже. Все, что было недоступно для мужчин, все части ее тела, к которым они не могли прикоснуться... И эти запретные возможности висели над ней, как дым под полотняным потолком.

«Я — запретный плод»,— думала она.

Почему от этого возникало такое ощущение чистоты, Эсменет не могла понять.