Письма С (СИ)

Опустил руку с оттопыренным большим пальцем и не стал дожидаться следующего взрыва.

Побежал, и даже леденящий ужас отступил, потому что вдруг панически захотелось жить. Рванул дверь чердака с такой силой, что одна петля слетела. Побежал, перескакивая через четыре ступеньки, и на одном дыхании пронёсся по всем пролётам. Глупые люди, всегда ждут до последнего. Пришлось локтями расталкивать нерасторопных горожан, которые пытались спасти какое-то барахло. Кто-то падал, кто-то уже не поднимался, потому что никто не остановился, чтобы протянуть руку помощи. И многие ведь должны понимать, что нет смысла бежать, куда-то торопиться — у бомбоубежищ и без того последние три дня столпотворение. А через две минуты после сброса бомб надолго закроются тяжёлые двери, несмотря на давку и людей, до последнего пытающийся протиснуться в заветный бункер. Обязательно при закрытии кого-нибудь перерубит тяжёлый механизм. Нет смысла, нет...

И всё же он бежал. Свернул в проулок, где не было давки. Пробежал немного, пока не нашёл то, что искал. Каким-то чудом сумел откинуть люк, сломав при этом лишь пару ногтей, и спрыгнул в колодец. Кто-то прыгнул следом, при этом больно задев локтем, но было не до выяснения отношений.

Заполз под трубы, прижался к земле, обнял левой рукой голову в попытке защитить глаза. Теперь уже некуда и незачем бежать, лучшего укрытия всё равно не найти. Время вышло. Рядом, перекрывая даже бешеный стук сердца, шум в ушах и противный нарастающий вой, очень громко дышал второй беглец. Промелькнула мысль, что можно было спрятаться в обычном подвале, но сожаление не успело наступить, земля задрожала, по кварталам прокатилась ударная волна, и грохот умирающего города растворил в себе сознание настигнутых людей.

Он не знал, как долго пролежал на дне колодца. Было жарко, очень трудно дышать. Лежащий рядом человек безжизненным, монотонным голосом выл одну гласную, разделённую короткой паузой. Одежда сжалась, оплавилась и спеклась с кожей, голова была похожа на большой кусок поджаристого шашлыка с побелевшими глазами и шевелящимися губами. Взывания к родительнице бесили, врезались в голову даже сильней нестерпимой боли, хотелось просто удавить, заставить замолчать. Возможно, так и поступил бы, но тело совершенно не слушалось.

Потом его начали скручивать рвотные спазмы. Кровь заливала всё вокруг. Даже боль стала казаться чьей-то чужой. После того, как тело перестало выворачиваться наизнанку, оно и вовсе куда-то исчезло. Весь мир сократился, ужался, этот уголок Вселенной на дне канализационного колодца непрестанно вибрировал, размывая воспринимаемую картину из ржавых труб и бетонных колец. Много позже понял, что это не мир вибрирует, а его самого бьёт крупная дрожь, что он наверняка выглядит не лучше своего соседа. Когда и это прекратилось, и удалось вернуть ещё крупицу рассудка, направил его на ожидание того момента, когда померкнет разум, и костлявая, наконец, распахнёт свои объятья. Перестало раздражать бормотанье товарища по несчастью. Тлен, всё тлен.

Дальше был холод. Не колющий мороз, не озноб от утренних заморозков и даже не обжигающий лёд. Его словно целиком освежевали и подставили жуткому дыханию ядерной зимы.

Сосед умолк.

Наверное, прошло очень много времени, потому что уже надоело ждать смерть. Шаг за шагом возвращался контроль над телом, и когда пришли крысы, им достался сосед гуля, но не он сам. Они не стали нападать на едва шевелившегося новорождённого. С ужасом и толикой облегчения наблюдал, как облезлые грязные грызуны неспешно расправляются с трупом. Затем привык и к этому. Из колодца на руины города выползло обновлённое существо.

Гуль разомкнул глаза и уставился на блестящее звёздами небо. Марс, как всегда, почти неотличимой багровой точкой наблюдал со своей недосягаемой высоты. Радуется, наверное.

Картина вновь пережитого не хотела выпускать разум из цепких объятий. Такое рождение нельзя было назвать радостью. И вторым шансом — тоже. В распоряжении гуля было более сотни лет, чтобы убедиться в этом. Вторым шансом на что? На новые ошибки? Кровь, свою и чужую? Непрерывное бегство?

Повернулся набок и несколько мгновений тупо смотрел на моргающий жёлтый огонёк. Рванул из-под плаща винтовку и прилип к окуляру.

— А вот и люди...

Подкрутил колёсико. В зеленоватых тонах оптики увидел пульсирующий свет походной печи. По характерному покрою одежды узнал работорговца. Перекрестие на несколько секунд застыло на шевроне с колючим венком, затем поднялось выше, к коротко бритой голове и маленькому уху. Скользнуло правее, разглядел двоих полуголых людей, лежащих спина к спине поодаль.

Опустил оружие, упёрся подбородком в приклад. Подарок судьбы? Спустя столько дней одиночества встретить ошейника? Когда это он вообще встал на ночлег, почему друг друга не заметили раньше? А теперь надо решать. Если не попадёт с первого раза, то вялая перестрелка может затянуться до самого утра, а ведь ещё хочется поспать. К тому же, неизвестно, какая у ошейника с собой техника: сенсор движения? - тогда ближе соваться не стоит; рация - вызовет подмогу. Даже мины или сигналки не стоит исключать. Может — ну его? Отойти подальше, а утром попробовать найти следы и выйти к городу. Но рабы-то, рабы...

Осыпая себя всеми известными проклятьями и поминая вполголоса Создателя, снова прислонился к окуляру. Поудобней устроившись на неровной земле, провёл сухим языком по указательному пальцу и поднял над головой. Глубоко вдохнул, слегка выдохнул и задержал дыхание. Плавно потянул спусковой крючок...

С замиранием сердца поспешил вновь поймать в прицел свет печки и с облегчением выдохнул, увидев неестественно завалившееся набок тело. От души засмеялся от промелькнувшей в голове мысли, но даже не стал её отгонять. Упёрся макушкой в рюкзак, обнял винтовку и натянул плащ до подбородка. Теперь можно и поспать: труп с трофеями не уползёт, а рабов развязывать лучше утром. А чтоб их не съел никто, можно скрестить пальцы. Вполне... достаточно.

***

Ноль. Будни

Сверху

никто не глядит.

Требуй, проси

— у кого?

Сам своё время украл

Добровольно ослеп.

Оглох.

Онемел.

Я. Устал

Довольно трудно указать начало, тот отправной пункт, переломный момент; действие, запустившее цепь событий, что привели к обозначенному финалу. Чем подробнее рассматриваешь карту действий, тем больше замечаешь деталей, из которых соткана не только личность человека, но и окружающее его пространство. И всё становится важным, и каждое слово обретает вес, и всё дальше в прошлое уходишь, стараясь отследить то, начиная с чего всё покатилось в радужные дали. Случайный разговор перестаёт казаться случайным, значение придаётся повороту головы, мимолётному взгляду, невзначай услышанному слову. И начинает грезиться адже рука судьбы, но не стоит обманываться — концепция судьбы это лишь неспособность человеческого разума справиться с лицезрением всеобщей систематизации. Всё, что происходит, просто застыло в янтаре, надо лишь приловчиться делать разрезы и смотреть.

Поэтому, стараясь отыскать отправной момент, рискуешь забрести настолько далеко в прошлое, когда ещё и Земля была огненным шаром. Что же действительно важно? Чувственный опыт? Оценка объектами того, что с ними происходит? Ёж его знает!

На самом деле нет. Не знает.

Не мастак вещать истины. И истории со смыслом тоже.

Есть просто истории, правдивые и не очень. А смысла в них не особо.

В принципе, падение можно назвать важным, выдающимся событием.

Шёл меж стеллажей, ставя в планшете галочки. И когда поворачивал к новому ряду, где лежали на полках аккуратно состыкованные стопки картонных коробок с картриджами для раритетных струйных принтеров, это и случилось. В глазах потемнело на миг, я лишь успел подумать коротко:

— Кажется, падаю.

И упал. Очнулся уже на ногах. Картинка вернулась так же быстро, как и пропала, только теперь на полу была размазана кровь. Брызги разбивались о глянцевую краску и расползались симпатичными кляксами, соединяясь с отпечатком ладони.