Хозяин Океана

Некоторое время ничто не тревожило знойную негу пейзажа. Даже птицы, столь докучавшие своими криками в лесу, здесь молчали: в послеполуденную жару они отдыхали в траве или под сенью ветвей.

Но вот над зеленой кроной, находящейся локтях в пятидесяти от аквилонца, внезапно вспорхнули в воздух несколько мелких птах и закружились бестолково над листвой, имея вид обеспокоенный. Евсевий изготовился к выстрелу, но тетиву отпускать покуда не решался: на ветви могла взобраться змея, соблазнившаяся яйцами из гнезда. Однако последующие события сняли с чешуйчатых тварей все подозрения — уж слишком сильно заколебалась крона! Такой шум мог произвести только кто-то тяжелый: леопард, медведь или человек!

Отследив, где листья трясутся более всего, Евсевий выстрелил.

Нечто весомое, провалившись сквозь крону, шлепнулось на землю. Спустя мгновение до Евсевия донеслись злобные хриплые и каркающие вопли. Теперь Евсевий знал, где противники, а те пока не могли увидеть, где аквилонец! Но уверенности, что влезший на дерево пикт мертв, у хайборийца не было: а вдруг он успел-таки заметить лучника и теперь рассказывает спутникам, куда им следует двигаться?

Тем не менее положение Евсевия оставалось более выгодным: он первым занял «господствующую высоту», и теперь всякий, кто рискнул бы вынырнуть на поверхность травяного моря, неизбежно попадал под его меткие стрелы!

По-видимому, выстрел все же оказался удачным: после некоторого замешательства в траве возле того дерева Евсевию почудилось какое-то шевеление. Пикты куда-то собрались, что подтверждали птицы, вившиеся теперь уже не над деревом, а над пространством степи.

«А пикты ли?!» — ожгла тут аквилонца запоздалая догадка.

Можно ли поручиться, что это дикари добрались до дерева? А если это кто-нибудь из своих?

Евсевий принялся лихорадочно припоминать, кто и куда подался после команды Конана разделиться: барон и Сотти ушли за ручей, Майлдаф еще сидел на дереве на опушке, Конан… Куда пропал король, Евсевий решительно не знал. Впрочем, кандидатура Конана, к счастью, не подходила: он ушел бы один, и кричать над ним было бы определенно некому… Кричать! — Евсевий подивился тому, как быстро поддался он панике: кричали над телом убитого уж точно не по-аквилонски!

Евсевий вновь с удвоенным вниманием стал следить за птицами и малейшими намеками на волнения длинных сухих стеблей. Похоже было, что пикты расходились: одни направлялись в ту сторону, где должен был собраться отряд, — к выходу ручья из скал. Остальные побрели было к ручью, избрав направление чуть выше по течению, чем находился Евсевий… и пропали. То ли пикты так ловко пробирались сквозь заросли, что обнаружить их мог только опытный взгляд, то ли они остановились, то ли у аквилонца попросту устали глаза, и он уже не в силах был уловить столь мелкие движения травы на таком изрядном расстоянии, к тому же слепящее солнце и ветер были ему помехой.

Зато открылось другое: на противоположном берегу ручья тоже заголосили пикты, и опять-таки непонятно почему. Или отвечали тем, коих потревожил Евсевий, или просто переговаривались меж собой превесьма громко. Так или иначе, они выдали себя.

Коли пикты заявили о своем присутствии во всеуслышание, то и преследуемые обязаны были как-то на это ответить: упустить такой случай, не изменив положение в свою пользу, было бы непростительным зевком!

Рассудив так, Евсевий вскоре убедился, что не ошибся.

Крики, едва смолкнув, разразились снова, но теперь в них звучало удивление и ярость. Не стоило сомневаться, что за ручьем завязалась драка! И кажется, барон Полагмар — а честь того, что удалось быстро и незаметно подкрасться к врагу принадлежала, конечно, ему — искушенному охотнику! — вместе с аргосским дожем случая не упустили. Схватка продлилась недолго. Воинственные вопли сменились предсмертными хрипами и стонами, и снова все стихло. Подобно оборотням хайборийцы скрылись в травяных дебрях, оставив загонщиков не у дел.

Похоже, что начиналась вторая часть игры. Пикты, пользуясь своим преимуществом в числе, пошли в решительную атаку, задумав просеять степь, как муку сквозь сито. От опушки леса долетели слова какого-то приказа. Ответом на него был клич, кой издали сотни полторы или две глоток, а затем вся трава там пришла в движение — туземцы двинулись в сторону скал по обоим берегам ручья.

«Если между лесом и скалами где-то пять, если напрямик, или семь, если по течению, скадиев, то на каждые три локтя придется по воину», — быстро сосчитал Евсевий. Положение его становилось незавидным, но спускаться вниз он еще не собирался: прежде чем отступать, надо было убедиться, нет ли встречной облавы. Кто знает, сколько пиктов успели обогнать его и уйти вперед?

Но встречной волны не было. Очевидно, что-то задержало пиктов в лесу, и они не смогли мгновенно выстроить своих воинов в цепочку, и даже отдельные отряды не преуспели в том, чтобы догнать ушедшие по ручью вельберы. Теперь не оставалось сомнений, что Арриго и Серхио достигли временного убежища в скалах, а чтобы выкурить их оттуда, потребовалось бы не меньше пятисот воинов. Такую силу трудновато было собрать в одночасье даже в Хайбории, а что уж говорить о пуще!

Немного успокоившись, Евсевий занялся планом собственного спасения, когда и в без того суматошное действо вмешался непредвиденный персонаж.

Хотя большая деревня, а возможно, и не одна, располагалась совсем рядом, пуща оставалась диким краем, и ее исконные обитатели не считали противоестественным бродить там, где им вздумается. Разумеется, осторожные хищники прятались сейчас где-то в дебрях, дожидаясь ночи, но мирные травоядные, пользуясь отсутствием врагов, совершали прогулки в поисках пищи. Сухая и высокая жесткая трава степи не могла прельстить крупных животных, и они, не умея предвидеть, какие странные события произойдут в этом месте и в это время, предпочли остановиться для отдыха близ кромки леса, в кустарнике, где было много сочных листьев, за которыми не приходилось слишком тянуться.

На одного из таковых и налетели разгоряченные охотой на человека пикты. Евсевий без сомнения отнес его к травоядным, но вот назвать сего зверя мирным было бы скоропалительно!

Из кустов близ ручья, где было небольшое болотце, полное замечательной жирной грязи, поднялась черно-коричневая широкая спина, заросшая густой длинной шерстью, восхитительно измазанной, так что иная свинья позавидовала бы. Сначала Евсевий подумал, что это кабан, но последующие события заставили его переменить мнение: уж чересчур велик был этот кабан. Мало того, когда «кабан» поднял голову, аквилонец не обнаружил ни хитрого свиного рыльца с любопытным пятачком, ни двух внушительных белых клыков, ни маленьких блестящих умных глазок. На мир из-под копны свалявшихся волос взирало нечто бесформенное, с довольно длинными вислыми ушами, более всего напоминающими коровьи, с толстыми, как у бочки, мощными боками и каким-то уродливым наростом на том месте, где должно было располагаться рыло. Чудище отряхнулось, взмахнуло тонким смешным хвостиком и, с неожиданной быстротой и проворством перебирая толстыми трехпалыми ногами, припустило прямо сквозь траву, легко преодолевая канавки и густые переплетения ветвей кустарника. Глаза зверя — маленькие, подслеповатые, близко посаженные — были мутны от ярости. Казалось, могучий зверь не видит ничего, что находится от него дальше двадцати локтей. Тяжелая и удивительно подвижная тварь виделась гораздо более опасной, чем даже разъяренный секач. Когда зверь повернулся к нему боком, на миг замерев, чтобы принюхаться, Евсевий наконец понял, что за нарост украшает морду диковинного создания: это был рог — толстый, немного загнутый к низкому покатому лбу бестии. В приоткрытой широкой пасти Евсевий разглядел клыки, ничуть не уступающие кабаньим.

Зверь повернул морду, и Евсевию показалось, что этот преисполненный ярости и первобытной злобы взгляд устремлен прямо на него. Трепет, ужас и восторг овладели им одновременно! По спине пробежал мороз, хотя аквилонец знал, что зверь не может его видеть. Как безобразно, бесформенно, грязно и в то же время гармонично, рельефно и первозданно прекрасно было это крепко слаженное природой из прочных костей, тугих мышц и жесткого панциря тело на фоне желтой шелестящей травы! Какие мысли бились в этом маленьком, пылающем во гневе мозге?