Житие, в стреляющей глуши - страшное нечто... (СИ)

После некоторого молчания упитанный ожил – Густав снова перевёл, уже несколько холодно:

-Корошо, ми есть проверяйт ваш слов. Если это не есть правда, ви будет расстрелйт! Говорить правда – сейчас, бистро!

-Правда-правда! – затряс бородой Косницин. – Не знаю, как уже и сказать… Всё правда, ваше благородие, герр офицер… гуд-гуд!

Как было б хорошо оженить Густава на Настасье, снова подумал Косницин, сглатывая слюну от напряжения. Такой хороший, такой пригожий. Чёрт же дёрнул меня за калитку выйти…

***

Они ли по лесу, когда уже начинало светать. Необходимо было за ночь отмахать хотя бы четыре километра. А до лагеря партизан было все пять, и то – с небольшим хвостиком. Смысла нет спорить – ночью идти тяжеловато. Дело не в сне – ориентироваться не так просто. Особенно, если небо затянуто и звёзд не видать. Но девушка вела строго - на юго-запад, а Васька неотступно следовал за ней, как хвост. При этом шёпотом подгонял перед собой Онищенко, которого, как на поводке, вёл за конец размотанной и стянутой у него на запястьях портянки.

Тот шёл не спеша и временами мычал что-то неясное сквозь кляп.

-Да выньте же его – итак крепко держите, - один раз попросила девушка.

-вынуть недолго. А ну как закричит? – усмехнулся Васька. – А ночной лес шума не любит. Да и дневной тоже. Мало ли кто нас услышит…

-Немцев боитесь? Так они тут не ходят…

Девушка засмеялась, как будто что-то припоминая что-то. Однако тут же стряхнула с лица улыбку и пошла, как ни в чём не бывало.

-Ничего, в лагере наговоришься, - произнёс Васька так, чтобы слышал Онищенко. Спохватился и тут же добавил: - У партизан, я хотел сказать… В лагере у партизан.

По пути Онищенко дважды просился по нужде и совершал этот «священный акт» в кустах. Пару раз Васька предостерегающе шикал. Они останавливались, слушая лес. Но ничего, кроме неясных шорохов и пения птиц, не было слышно.

Ваське всё время казалось, что леший движется где-то поодаль. Даже временами ходит кругами. От этой мысли ему становилось не жарко и не холодно. Он опасался, что красное свечение его глаз может напугать девушку. Одновременно он пытался понять, почему это неведомое существо, полузверь-получеловек, показало себя и помогло именно ему. Или приглянулся он лешему он, связанный по рукам и ногам? Хотя Онищенко был также связан – уже после того как… Но он не вызвал у существа жалости и стремления помочь. Потому что начал первый, а он, Васька, потом включился? Защищал себя, значится? Впрочем, отчего да почему… Не до этого сейчас.

-Животных никогда здесь не видели? – почему-то спросил Васька.

-Каких животных? – искренне удивилась девушка, заметно сбавив шаг. – такое скажите…

-Скажите их здесь нет?

-Скажу, что они нас боятся. Будто вы не знаете…

-Так-то оно так. Только зверь оголодать может. Вот, например, волк.

-Волк только зимой опасный. Когда добычи нет. И медведь тоже, если шатун. Такому лучше на пути не становись – задерёт и клочьев не оставит. А сейчас, летом, надо бояться волчицы или медведицу с выводком. Но они только днём опасны, когда их встретить можно. Ну, и понятно – если возле норы нас застукают… Вот тогда – точно нападут. А мишек нужно опасаться, когда они малину кушают. Заберётся такой на малиновую поляну, в малиновые кусты… Его самого – не видать, а только хрусть-хрусть… Вот когда такое хрусть-хрусть   -  надо быстро бежать . Не дожидаться, когда косолапый увидит. Когда увидит – жизнь всю припомните, от начала…

Онищенко что-то одобрительно промычал, но Васька его осадил:

-Андрюха, угомонись! В партизанском лагере помитингуешь! Если не попытаешься сбежать, конечно…

Когда окончательно забрезжил рассвет, и чёрно-лиловый воздух стал сначала синеть, а затем налился голубовато-серым и прозрачным, Васька решительно скомандовал:

-Всё, привал! На полчаса. Кому, по какой надобности и перекусить, конечно. Да и осмотреться надо.

-Кому осмотреться? – удивлённо подняла брови девушка, обозначив на худом бледном личике изящный тонкий носик и глубокие серые глаза.

-Да мне надо осмотреться. Долго идём, слишком хорошо идём. А это – без сучка, без задоринки. Уже подозрительно! Вот и надо осмотреться. Вы пока здесь с ним – я его к дереву привяжу…

-Ага, спасибо. Давайте уж я схожу, а вы постережёте. И потом – я здесь каждый кустик знаю… Столько раз здесь ходила.

Васька наморщил лоб – как можно учтивей ответил:

-В том-то и дело, что – столько раз. Поэтому всё видите по-своему, по намётанному. А я вижу по-новому и увижу то, что вы наверняка не разглядели в силу привычки.

-Что ж я такого не разглядела? – не унималась девушка, сузив глаза. – Зайца под кустом или фашиста на ветке?

-Об этом поговорим позже. Может, сами чего вспомните, а может… - Васька хмыкнул, представив себе глаза лешего в полнейшей темноте. – Ладно! Оставляю вам своего подопечного и…

-Не надо мне оружие. Сами имеем, - фыркнула девушка.

-Ну, как знаете, - Васька закинул за спину винтовку Онищенко и провёл рукой по брезентовым подсумкам на поясе. – Я скоро, соскучиться не успеете…

Васька сперва прошёлся вокруг стоянки своего отряда, изучив, как следует все приметы на местности. Ничего подозрительного, лес как лес. Миллиарды росинок на траве: серебро паутинок при свете утра добавляла ему ослепительную красоту. Но на душе было тревожно.

-Эй, леший?! – тихо позвал Васька, ставя между ног винтовку. – Покажись! Погоорить надо. Ты меня бачив, я тиби не бачив, как гутарют хохлы. А надо бы побачить. Хочу тебе сказать спасибо за вчерашнее…

Где-то хрястнули ветки, взлетела стайка соек. Васька напрягся, хотя не сделал ни одного движения. Но ничего не произошло. Никто не показался из-за зелёных кустов и пышных крон, которые стелись до земли отовсюду.