Месть троянского коня

А что до мифов, то создатели их — мужчины, разумеется — старательно выискивали в истории непобедимого и действительно грозного народа только провалы, только такие моменты, когда можно было бы говорить о поражениях дев–воительниц, об их посрамлении перед мужчинами. Глупо вообще–то, ибо посрамлением оказалось само их кратковременное существование как государства и народа.

Профессор говорил так долго, что его трубка почти погасла, и он долго пыхтел, раскуривая ее вновь. Миша молчал. Молчала и Аня, не желая вторгаться в эту смущенную тишину. Но, в конце концов, не выдержала именно она.

— Вообще–то мне все равно, отчего о них молчали. Главное, что они были… И это здорово, что какой–то народ… мне все равно — женщины или мужчины, но что кто–то смог найти такие ключи к природе — приручать орлов, дельфинов. Но самое главное для меня, Александр Георгиевич — вы уж простите, знать, что там было дальше. Нам уже скоро ехать надо! Можно прочитать хоть еще немножко!

— Можно.

И Каверин снова раскрыл папку с переводом.

Глава 3

— Ахилл, ты как? Что с тобой? Ну, давай, разжимай руку, не воображай, что у меня хватит сил разжать твои пальцы… Ну!

Но преодолеть судорогу было невозможно, и Пентесилея поступила проще: сняла с дельфина ошейник и, оставив его зажатым в руке Ахилла, попросту вынесла своего спутника из воды на руках.

Спустя какое–то время он пришел в себя от острейшей боли, которой налились его руки и ноги, вновь обретшие чувствительность. Невероятным напряжением воли Ахилл заставил себя не застонать.

— Ты как? — в десятый раз спросила, наклоняясь над ним, Пентесилея. — О, Артемида, зачем я это затеяла?! Я, кажется, убила его!

Искрений страх, прозвучавший в этом возгласе, лучше всего помог Ахиллу справиться с собой. Он приподнял голову и выдохнул огромное количество воды, попавшей ему в рот и в нос. Положение было достаточно смешное — женщина, которой он бредил во сне, склонялась над ним полунагая, во всем блеске своей величавой красоты, полная тревоги за него — а он не имел сил даже поднять руку, чтобы прикосновением ее успокоить… Она что есть силы растирала его руки, ступни, плечи, стараясь вернуть в них тепло.

— Да все хорошо, Пентесилея! — Ахилл едва узнал свой голос и тут же быстро свел челюсти, чтобы зубы не клацнули друг о друга. — Все хорошо. Только под конец было очень холодно. Если бы ты не заставила меня натереться маслом, мне, вероятно, пришел бы конец!

— А ты не хотел меня слушать! — она улыбалась, радуясь, что герой очнулся. — Сможешь встать?

— Д-да… Кажется смогу. А где мы?

Он привстал и огляделся. Они были, вероятно, на одном из множества островков, испещрявших Эгейское море. Большой земли на таком расстоянии быть не могло — как ни быстро мчались дельфины, они не могли достичь за это время ни Крита, ни Пелопонесса.

Песчаная коса тянулась, изгибаясь и окаймляя небольшую бухту, где сейчас резвились их «кони». Справа и слева от нее громоздились утесы красивого, песчано–золотистого цвета. За косою начинался довольно крутой подъем, неровный, скалистый, завершенный обрывистой стеной, над которой клубились облака и вились чайки.

— Здесь кто–нибудь живет? — спросил Ахилл Пентесилею.

— Амазонки, — ответила она. — Но только те, что служат в храме Артемиды Ламесской. Мы на острове, который когда–то критяне назвали Ламесом. Он раза в четыре меньше города Трои, и о нем теперь почти никто не помнит. Между тем здесь — одна из главных наших святынь. Вот возьми, выпей, сразу придешь в себя до конца.

Ахилл взял из рук амазонки кожаную флягу и, в то время, как она натягивала свой синий с серебром хитон и застегивала пояс, с наслаждением глотнул раз и другой крепчайшего вина — ничего более крепкого ему пить не приходилось. Жар хлынул из груди в ноги, потом было ударил в голову, но это быстро прошло.

— Идем, — сказала Пентесилея, вставая с колен и подавая ему руку. — Надень свой хитон и пошли. Если Чаша не пуста, ты увидишь нечто великое!

«Если Чаша не пуста!» Она говорила это и Крите с Авлоной!» — мысль пронеслась, вызвав вдруг неосознанную тревогу.

— Куда мы идем?

— В храм.

Они поднимались по тропе, затерявшейся среди скал и растущих на них кустов граната. Тропа вильнула между двумя утесами и ушла в образованный ими широкий каменный коридор, который постепенно расширялся, пока не перешел в просторную воронку, окруженную скалами. В этой воронке, сложенное из того же золотистого камня, возникло здание, крытое, очевидно, чистым серебром, — его крыша сверкала тускло и торжественно в полумраке горной расщелины, куда свет попадал только к полудню, когда солнце вставало достаточно высоко. Кусты граната клубились вокруг здания, совершенно закрывая его фундамент. Их почти созревшие плоды опускались на плоские ступени, что вели ко входу.

— Идем…

В лице и голосе Пентесилеи появилось что–то такое, что вдруг вызвало в душе Ахилла ужас. Он не смел спросить больше ни о чем, но ему становилось все страшнее и страшнее.

Они дошли уже до самых ступеней, когда в проеме входа показалась женщина в длинном черном платье. Ее седые волосы были красиво уложены на висках двумя толстыми кольцами. С головы скользило полупрозрачное покрывало.

— Приветствую тебя, Нарана! — воскликнула Пентесилея, поднимая руку в обычном амазонском приветствии.

— Приветствую тебя, великая царица! — ответила жрица, кланяясь. — Что привело тебя сюда и кто с тобою?

— Я совершила грех, который решилась стереть обрядом искупления. Смогу ли я это сделать сегодня, или Чаша пуста?

— Чаша полна, — отвечала жрица, сразу заговорив тише и глуше. — Богиня, вероятно, разрешает тебе не ждать. Но кто этот человек?

— По обычаю, — отвечала Пентесилея, — в момент совершения обряда рядом со мною может быть кто–то, кто будет всей душою желать, чтобы богиня спасла меня. У меня нет ни матери, ни сестер. Этот человек полюбил меня. Но он передо мною чист, а значит, чист и перед богиней. Он может помочь мне.

— Это так, — кивнула Нарана. — Но, по закону, в нашу тайну может быть посвящен лишь тот, кто не выдаст ее. Ты ручаешься за него?

— Ручаюсь. Он поклялся и сдержит клятву.

— Хорошо. Но при этом только великий герой может прикоснуться к святой тайне амазонок. Совершал ли он в своей жизни подвиги, которые сделали его достойным обладания тайной?

Пентесилея улыбнулась.

— Его зовут Ахилл.

Старая жрица низко склонилась перед ними, рукою тронув плиты лестницы.

— Мне не о чем больше спрашивать. Войдите.

Внутренность храма представляла собою одно помещение, ничем не украшенное, кроме единственной статуи. Ее вид поразил Ахилла. Он видел множество изображений Артемиды, однако это не походило ни на одно из них. Богиня была высечена из камня, но то был не мрамор, а, вероятно, базальт — камень, который труднее всего поддается обработке из–за своей огромной твердости. Между тем, статуя была выполнена с невероятным мастерством. Юная девушка, почти девочка, одетая в длинную юбку, сверху нагая, с распущенными волосами, стояла на полуобтесанном камне, над глубокой выемкой. В одной руке она держала лук, на котором лежали, развернувшись веером, сразу семь стрел, другая рука поднимала чашу с высеченными на ней незнакомыми письменами. Лицо ее выражало удивительное, вдохновенное спокойствие.

Вслед за Нараной они подошли к выемке у ног статуи. Выемка была, определенно, природная и походила на маленький кратер вулкана — ее края поднимались почти вертикально. Она была круглая, дно, хотя и не глубокое, покрыто трещинами, будто таило под собой неведомую бездну. Это углубление почти до краев заполняла чистейшая, прозрачнейшая вода.

— Чаша полна, но может опустеть, — голос жрицы под сводами храма звучал мощнее и жестче. — В чем твоя вина, царица?

— В нарушении обета целомудрия.

— И ты готова отдать свой грех Чаше и получить прощение богини, если она того захочет?