Месть троянского коня

— Я бы хотел, — проговорил герой, — чтобы ты когда–нибудь смогла простить и Гектора. Он виноват, но с тех пор ему пришлось столько пережить… Прости его!

— Он стал твоим другом? — спросила Пентесилея, из–под руки вглядываясь в очертания приближающегося мыса. — И заменил тебе того, кого убил?

— Никто мне Патрокла не заменит, — с невольной резкостью возразил Ахилл. — И в его смерти виноват я один! А Гектор… Во–первых, не он нанес Патроклу смертельный удар — я прежде этого не знал. Но теперь уже и не в этом дело… не только в этом. Да, мы с ним друзья, и он мне очень дорог. Сейчас, пожалуй, нет никого, кто мне был бы дороже.

Пентесилея посмотрела на героя так выразительно, что его лицо против воли залила краска.

— Я тебе больше не дорога? — сухо спросила амазонка. — Твои слова тогда были шуткой, или это прошло?

— Нет. Я сегодня чуть не сошел с ума от радости, когда тебя увидел, Пентесилея. Я думаю, это никогда не пройдет. Но не могу же я сравнивать чувство, которое сам не до конца понимаю, с мужской дружбой!

— И то верно, — она усмехнулась. — Это — второе, что меня привело сюда. Не стану тебя обманывать. Я пережила самые страшные в своей жизни дни, и мне сейчас очень плохо… Он предал меня, понимаешь?

— Понимаю.

— Я привыкла всегда быть самой сильной. А сейчас мне нужно, чтобы рядом был кто–то, кто сильнее меня.

— И ты думаешь, я сильнее? — Ахилл невольно опять чуть натянул поводья, и она тоже замедлила бег своего коня.

— Да, Ахилл, ты сильнее меня, раз ты победил в себе ненависть и жажду мести. Я прошу твоей помощи.

Они объехали выступ мыса и оказались на крутом береговом кряже, который неровными уступами скал спускался к морю. Здесь Пентесилея соскочила с седла и махнула рукой девочкам, чтобы и они спешились. Ахилл тоже сошел с коня и ласково погладил его покрытую пеной морду.

— Тяжело, да? Еще бы… Прости, дружок, что я с перепугу обозвал тебя эфиопом с копытами.

— Он не видел в своей жизни ни одного эфиопа, так что ему и не на что обижаться, — заметила Пентесилея. — Крита, разведи–ка костер… А я пока расскажу тебе, Ахилл, еще кое о чем, и ты решишь, отправишься ли со мной или останешься. Дело в том, что я отреклась от правления. Я больше не царица амазонок.

Она сказала это очень просто. Но Ахилл сперва не поверил.

— Почему это?! Зачем?

— У нас — суровые законы. Пять лет назад я нарушила обет целомудрия и никому об этом не сказала. Я верила, что все равно стану женой Гектора, и это не будет иметь значения. Но теперь мне пришлось рассказать правду Совету амазонок.

— А что бывает, если амазонка нарушает этот обет, и об этом узнают? — с невольной дрожью спросил базилевс.

— Если его нарушает простая амазонка, ей грозит изгнание. В некоторых случаях ее могут простить, но пять лет не допускают к сражению — для нас не бывает худшего позора. Но если обет целомудрия нарушает царица, ее должны убить.

— Зевс–громовержец! Нет!

Он невольно рванулся к девушке, будто желая загородить ее от невидимой угрозы, и губы Пентесилеи тронула улыбка.

— А это приятно, когда за тебя кто–то боится. Успокойся, этого уже не произошло. По закону, нарушившую обет царицу должна убить одна из воительниц. Я вызывала семь раз, и ни одна не вышла. Хотя это не поединок — защищаться нельзя. Но меня, выходит, любили… Я выиграла за пять лет девяносто шесть сражений и проиграла только одно. Это сражение — тоже моя огромная вина перед амазонками: я погубила сто тридцать семь воинов из–за своего желания отомстить, я повела их в бой вопреки воле царя Приама, который требовал, чтобы я не делала этого. Между прочим, многие амазонки, которых ты сразил, живы. Ранены, залечивают поломанные руки или ребра, но скоро будут снова в седле. Многие уже здоровы. Ты их нарочно не убивал?

Ахилл смутился.

— В сражении я прежде не щадил никого. Но я никогда не сражался с женщинами. Ну да, мне не хотелось их убивать, хотя им очень хотелось убить меня!

— Я помню — тебе сильно попало. Ты был без доспехов. Спасибо тебе за великодушие — амазонки не имеют на него права: мы сражаемся не хуже мужчин. Но я говорила не об этом… Они отказались меня убить и даже, чего закон совсем не допускает, предлагали не отдавать Первую секиру, остаться царицей. Это был бы позор для всех, и я не могла согласиться. Все равно потом возникло бы возмущение, в истории такое бывало. И тогда остался выбор — стать навсегда изгнанницей, то есть потерять право называть себя амазонкой, либо совершить обряд искупления.

— А что это за обряд?

Несколько мгновений Пентесилея колебалась, пристально вглядываясь в горизонт, над которым уже совсем низко нависало алое, огромное солнце.

— Это — главная из наших тайн, и ты должен поклясться, что никому ничего не расскажешь, если я тебе скажу и тем более, допущу это увидеть.

— Клянусь моим мечом! — твердо произнес герой.

Но она снова молчала, раздумывая. За их спиной слышался веселый смех девочек, возившихся с костром. Они были суровыми и отважными амазонками, но они все равно были детьми…

— Ладно, — Пентесилея тряхнула головой. — Когда–то я говорила Гектору, и он, надеюсь, не разболтал никому. Но он не видел. Ты, быть может, увидишь, если боги того захотят. Если я пройду через этот обряд, то смогу в любое время вернуться в Темискиру, и даже, если не воспротивятся амазонки, снова стану царицей. Но этого не будет. Я уеду и, наверное, надолго. Бесчестие после славы всегда тяжело. А теперь скажи, ты готов пуститься со мною в очень необычное и довольно тяжелое путешествие?

— Куда угодно! — ответил базилевс так твердо, что ее сомнения, видимо, пропали.

— Ну тогда, натирайся.

И Пентесилея протянула ему небольшую тыквенную бутыль.

— Что это?

— Оливковое масло. Натри все тело, и как можно тщательнее. Я не хочу, чтобы ты из–за меня утонул.

Герой подумал было, что амазонка хочет над ним подшутить, но девушка была совершенно серьезна.

— Натирайся. Или погибнешь.

— А ты почему не натираешься?

Пентесилея с досадой пожала плечами.

— Я привыкла к таким путешествиям, и могу выдержать в воде много дольше. Натирайся, или никуда не поплывешь.

Ахилл пожал плечами, скинул плащ и хитон, оставшись лишь в узкой набедренной повязке, и вылил в ладонь густое ароматное масло.

— Мы что, вплавь куда–то отправимся?

И обомлел, тут же получив на свой вопрос самый невероятный ответ.

Покуда он втирал в кожу масло, Пентесилея быстро спустилась по выступам камней к воде и сняла с пояса витую раковину. С помощью таких раковин амазонки подавали сигналы друг другу и своим ручным орлам. Но теперь Пентесилея поднесла к губам другой, узкий конец раковины, а широкий окунула в море, низко согнувшись, почти погрузив лицо в воду. Прошло некоторое время, и вдруг в волнах, окрашенных розовыми лучами заката, мелькнули высокие спинные плавники.

— Дельфины! — воскликнул Ахилл.

Стая из пяти или шести животных приблизилась вплотную к берегу. Самый большой дельфин подплыл к Пентесилее и ткнулся своей лобастой головой в ее руку. Она же спокойно отцепила от своего пояса два широких ошейника, сплетенных из узких полосок кожи с торчащими по бокам петлями, и надела один из них на вожака стаи, второй — на другого дельфина, которого подозвала тихим свистом.

— Это, — проговорила она, оборачиваясь к Ахиллу, — наши морские кони. Вот уже тысячу лет амазонки приручают дельфинов. Мы можем плыть на них хоть через все море.

— И они слушаются вас? — едва скрывая трепет, спросил герой.

— Они не менее умны, чем лошади или собаки, и очень хорошо понимают людей, когда люди того хотят. Ну, ты отважишься на такое путешествие, сын Нереиды?

Он уловил легкий оттенок насмешки в словах женщины, и сомнения его исчезли.

— Не знаю, вправду ли моя мать — Нереида, хотя мне об этом все время твердили. Но я буду последним глупцом и последним трусом, если откажусь испытать такое неповторимое путешествие. Я готов.