Корона мира

За очередным извивом — двенадцатым с тех пор, как они миновали злополучную теснину, как подсчитал Евсевий, — им открылся остров, который вода обегала двумя спокойными светлыми струями.

Остров был невелик — не более десяти локтей в поперечнике — и низок. На нем, помимо высокой травы, рос огромный дуб, под сенью коего покоился внушительных размеров серый камень. На лицевой его поверхности, некогда полированной, а ныне весьма потертой, виднелись высеченные неведомо когда линии.

— А вот и подарок от гномов! — обрадовался Майлдаф. — Высаживаемся?

— Скорее пристаем, — поправил его Серхио. Евсевий сделал с рукой все, что мог, но покуда она болела. Серхио терпел.

На Деггу все раны зажили мигом, как на псе. Могучий моряк с легкостью вытянул на сей клочок суши обе лодки.

Времени у нас не так много, посему поторопись. Смеркается здесь быстро, — предупредил аквилонца Сотти.

— Знаю, — ответствовал Евсевий. — Но все ж не так, как в Черных Королевствах.

Ученый вновь склонился над камнем, водя, как слепой, по плохо видным чертам пальцами, беззвучно шевеля губами, почесывая бороду и время от времени царапая что-то ножом на коре.

Все остальные занялись своими делами. Принц Конти совершил путешествие по острову и нашел его достаточно замечательным, для того чтобы соорудить такой же в парке мессантийского дворца. Майлдаф, Полагмар и Сотти озирали окрестности. Взору их представал однообразный и суровый, но вдохновляющий своей мужественной мощью и первобытной силой пейзаж. Увидеть такое в Аквилонии возможно было разве только в Темре или Гандерланде, но и там леса были хоть как-то обжиты. По крайней мере, путник знал, что это действительно так. Здесь же все было незнакомо, а оттого дышало тайной, и майлдафовские саги оживали дыханием этих гор и лесов — конечно, для тех, кто их слышал, и пять — или сколько там? — тысяч лет, которыми Евсевий определил возраст серого камня, не казались тяжкой глыбой: они дремотной тишиной, седым лишайником и пыльцой незнаемых трав лежали на лапах этих вековечных елей.

Впрочем, тысячелетия вряд ли волновали Мегисту, Алфонсо и Деггу, занявшихся самым полезным — если не считать Евсевия — делом — рыболовством. Тростинки-поплавки лениво покачивались на темной — видимо, где-то поблизости был торфяник — блестящей воде. Иногда раздавался ленивый шлепок: это один из счастливых рыбарей швырял на окаймлявшие берег плоские камни жительницу местных хлябей, толстую и серебряную, как пузатая статуэтка в доме кхитайского купца.

Серхио просто повалился на прогретую солнцем землю, в мягкую траву. Его лихорадило. Прижав раненую левую руку к груди, он баюкал ее как ребенка.

— Готово, — прозвучал внезапно приговор Евсевия. — Если я понял все верно, то мы попадем в Тарантию раньше, чем остатки былой эскадры соберутся в Мессантии.

— Каким образом? — Впервые эа все время этих удивительных приключений градоначальник Сотти выглядел возбужденным и неподдельно заинтересованным.

— Давайте сначала найдем более сносное место для нашего ночного пристанища, — взглянув на неуклонно скатывающееся за горизонт светило, предложил Евсевий. — По дороге же я поведаю вам то, что удалось вырвать мне из когтей безжалостного времени.

Майлдаф тяжело вздохнул: Евсевий умел говорить просто, доходчиво и сочно, но едва он начинал волноваться из-за каких-нибудь своих манускриптов и пергаментов, как немедленно сбивался на книжный язык, превосходивший даже гандерскую велеречивость. «Ладно хоть не на староаквилонском, а то пришлось бы переводить», — утешил себя Бриан.

Вельберы вновь заскользили по медленно текущему жидкому зеркалу. Серхио порывался сесть на руль, но выглядел боцман настолько неважно, что Евсевий запретил ему это. Темнокожий мулат Серхио побледнел так, что кожа на лице у него приобрела серый оттенок. «Как рожа у пикта», — пытался шутить моряк. Серхио опять лихорадило, он сильно потел и вскоре сам вынужден был признать, что зря храбрился, когда пытался водвориться на своем исконном месте у руля. Теперь он полулежал в вельбере, забывшись тяжелым сном, благо в лодке ныне было просторно.

— Что с ним, месьор Евсевий? — спросил хмурый Алфонсо.

— Боюсь, что жизнь уходит из него. Медленно, по капле, благодаря его природной телесной крепости, но уходит, — печально молвил ученый. — Я сделал все, что в моих силах, но, увы, я не лекарь, и снадобий здесь тоже нет. Будь на моем месте Зейтулла, он бы придумал что-нибудь, наверняка. Природа предоставляет нам тысячи снадобий для излечения любых хворей, надо лишь суметь использовать их. Возможно, кора дерева, иа которой я царапаю ножом, содержит нужное нам целебное вещество, но я не умею его добыть. Впрочем, сомневаюсь, что даже лучшие врачеватели Бельверуса или Аграпура вернули бы Серхио с Серых Равнин, в страну коих он уже ступил одной ногой.

— Что же с ним, месьор? — взволнованно вопросил Деггу.

— Полагаю, яд. Стрела была отравлена. Я высосал кровь из раны, прижег ее, а лишнюю кровь выпустил. Но это не яд змеи. Природа щедро снабжает нас не только снадобьями, но и страшными орудиями убийства. Это, должно быть, яд какого-то растения, действующий медленно, но неуклонно, и противостоять ему не в силах ничто. Не исключаю также, что Серхио поразила некая неизвестная болезнь, присущая лишь здешней местности, и рана лишь усугубила ее воздействие. Так бывает. Я много путешествовал и смею это свидетельствовать.

— В Куше мрет половина, если не больше, из тех, кто рискнет остаться там надолго, — согласился вечно хмурый Алфонсо. — И на Барахас дела обстоят не лучше.

На ночлег расположились у самой воды под скалой, закрывавшей костер с трех сторон. Серхио становилось все хуже. У него появился жар. Больного уложили на ворох веток и травы, обкладывали нагретыми в огне камнями, укрыли целым ворохом одежды — каждый поделился чем мог, — смачивали свежей водой губы. Но облегчения это не приносило. Серхио пришел в себя, но был чрезвычайно слаб и время ог времени вновь ненадолго впадал в забытье. Злой недуг одолевал, и сил бороться с ним у моряка оставалось все меньше.

— Евсевий, расскажи, что ты прочел на камне, — попросил больной. — Я спал и не слышал тебя, пока мы плыли.

— Я еще не успел ничего рассказать, — утешил его аквилонец. — Сейчас самое время, ибо плыть нам осталось, похоже, недолго.

Все собрались вокруг огня, кроме Полагмара и Алфонсо. Барон взобрался на вершину скалы и караулил там, а моряк, заявив, что все равно ничего не поймет в ученых премудростях, переправился на правый берег и соорудил на дереве насест, чтобы предупредить появление незваных ночных гостей оттуда, если таковое случится.

— Этот камень третий по счету, если за первый считать тот, в красных скалах, — начал Евсевий. — Второй мы проскочили. Он был где-то перед развалинами старой крепости. Возможно, однако, что его уже и нет, потому что в сезон дождей — весной и осенью — этот ручеек набухает и сильно разливается, размывая берега. Не исключено, что за тысячи лет второй камень давно занесло песком.

— Но это нам не помешает, — продолжил аквилонец. — Суть в том, что мы приближаемся ко входу в пещеры, ведущие к подземному городу гномов. До него остается день пути. Завтра в это же время мы должны быть уже под землей. Для этого придется постараться, но тридцать лиг нам вполне по силам.

— Пять тысяч лет назад тоже измеряли длину в лигах? — удивился Конти.

— Нет, — улыбнулся Евсевий. — Там сказано про ориентир. С того островка открывался дивный вид на горы. Вход находится на склонах той горы, что была ближе к нам. Помнишь двуглавую вершину?

— Помню, — кивнул Майлдаф. — Но наши горы выше. На этих до самой макушки растет лес, а у нас снег лежит и не тает.

— Несомненно, — кивнул Евсевий. — Я представляю высоту этих гор, она не превышает четырех тысяч локтей. Основываясь на том, что мое предположение верно, я вычислил и расстояние до той горы. Отсюда до нее около тридцати лиг. Возможно, тридцать пять, но не более. Итак, вход существует, если за эти долгие годы ничего не случилось. Но с этой стороны гор он единственный. Вход находится в пещере и закрыт от непосвященных рекой. Но в определенный час вода перестает течь, и это время следует использовать, чтобы проникнуть внутрь.