Скитальцы (цикл)

— Ой… Ой, людоньки, ой… Ой, как же это… Не хочу, не надо, ой…

Эгерт оглянулся — женщина была беременна и, причитая, прижимала ладони то к мокрым от слёз щекам, то к огромному круглому животу.

Строй плащеносцев беззвучно и моментально втянулся в ворота Башни — так же беззвучно ворота закрылись, и только из-под железных створок струйками выползал дым. Чёрные струйки эти извивались, подобно потревоженным гадюкам.

Эгерту как никогда остро захотелось оказаться рядом с деканом; поймав вопросительный взгляд Тории, он бледно улыбнулся — улыбка задумывалась, как успокаивающая, но Тория только сильнее нахмурилась. Декан уронил руку ей на плечо:

— Пойдём…

Толпа расходилась; потерянные люди прятали глаза, где-то навзрыд плакал напуганный ребёнок, да и у многих женщин предательски дрожали губы. Какой-то старик, по-видимому, глуховатый, хватал всех подряд за рукава, пытаясь дознаться, что всё-таки говорили «эти, которые с накидками»; от старика отмахивались — кто хмуро, а кто и раздражённо. Откуда-то вдруг послышался натужный, неестественный смех:

— Вот придумали, а? Вот шуточки, а?

Смеющегося не поддержали — и хохот его как-то жалко захлебнулся.

У порога университета, прямо между змеёй и обезьяной, толпились студенты; все взгляды тут же обратились к декану — но он прошёл, нe говоря ни слова, через образовавшийся в этой толпе коридор, и немые вопросы юношей остались без ответа. Эгерт и Тория последовали за Луаяном.

В университетском дворике их встретил Лис. Восседая на плечах некоего крепыша и немыслимым образом раздувая щёки, Гаэтан старательно дул в жестяную воронку, время от времени уныло постанывая:

— Грядёт… Гряде-ет… У-у-у…

…И был день, когда в кресло его учителя уселся другой человек.

Не раз и не два мальчик слышал от Орлана о Ларте Легиаре; встреча с ним, явившимся в домик у скалы, могла обойтись Луаяну ох как дорого, потому что, юный и самонадеянный, он едва не вступил с незваным гостем в поединок.

Самолюбие Луаяна получило в тот день ощутимый удар — он принуждён был сдаться на милость сильнейшего, а Легиар, без сомнения, многократно превосходил в искусстве не только четырнадцатилетнего мальчишку, но и многих умудрённых сединами магов. Не в характере Ларта было щадить противника — хотя бы и по молодости лет; однако мальчик сдался — и наградой ему был долгий, вначале тягостный, но потом увлекательный и памятный Луаяну разговор.

Под утро длинной ночи великий маг Ларт Легиар позвал мальчика с собой — это был шанс перемены судьбы, шанс обретения нового наставника; Луаян не упустил этого шанса — он просто отказался от него, отказался спокойно и сознательно. Он был не из тех, кто так просто меняет учителей — хотя стать учеником Легиара было бы для него неслыханной честью.

Много раз повзрослевший Луаян спрашивал себя: стоило ли? Та верность могиле Орлана — не слишком ли дорого она обошлась? В четырнадцать лет оставшийся в обществе мудрых, но равнодушных книг, он сделал себя магом — однако великим магом ему не стать никогда.

Эта горечь жила в нём долгие годы. Люди в глаза и за глаза звали его «господином магом» и «великим волшебником» — и никто не догадывался, что со времён своего отрочества немолодой уже Луаян до обидного мало преуспел в магическом искусстве.

Впрочем, он и не растратил ни капли из того, что было приобретено под стальным крылом Орлана. В магическом искусстве он оставался весьма крепок — хотя и далёк от вершин. Он углубился в науку, он стал непревзойдённым знатоком истории — однако в душе его всегда тлели две болезненные искорки. Первой была несчастная мать Тории; другая мучила его сознанием несостоявшегося величия.

…И никогда ещё он так сильно не сожалел о недостигнутых вершинах. Закрыв за собой дверь кабинета, он некоторое время простоял под развёрнутым стальным крылом, пытаясь собраться с мыслями. Разум его успокаивающе твердил, что волноваться не о чем — носители серых плащей всегда любили рассчитанные на зрителей эффекты, и окончание времён — всего лишь новая уловка, призванная приковать к Башне ослабевшее было внимание обывателей. Так твердил его разум — однако предчувствие беды крепло, и декан знал по опыту, что этому предчувствию можно верить.

Он знал это чувство. Особенно остро оно проявилось в ту ночь, когда он отпустил навстречу верной гибели горячо любимую, ненавидимую, долго мучившую его женщину — отпустил, оскорблённый и уязвлённый её презрением.

…Крыло простиралось над его головой, повелевая отбросить запретные мысли. Постояв некоторое время перед высоким шкафом, запертым на замок и для верности — на заклинание, Луаян вздохнул и снял то и другое.

На чёрной атласной подушечке покоилась яшмовая шкатулка — маленькая, размером с табакерку. Декан подержал её на ладони, потом тронул крышку — та поддалась без усилия.

На бархатном дне шкатулки лежал медальон — изящная вещица из чистого золота и на золотой же цепочке. Декан невольно задержал дыхание, положив на ладонь тускло поблёскивающую пластинку со сложной фигурной прорезью. Чего, казалось бы, проще — взглянуть сквозь прорезь на солнечный луч, однако Луаян проникся трепетом при одной только мысли об этом. Он — хранитель, но не хозяин…

…Второй раз в жизни он встретился с Лартом Легиаром, будучи уже уважаемым магом и деканом университета.

Луаян к тому времени знал и о Третьей силе, тщетно ломившейся в Дверь мирозданья, и о Привратнике, который отказался открыть засов и впустить её. Роль Ларта Легиара в этой истории была сокрыта от людей. Декан вздрогнул, впервые взглянув на лицо своего гостя. Великий Легиар постарел, и лицо его избороздили шрамы, которых раньше не было; один глаз ослеп и смотрел сквозь собеседника, зато другой, уцелевший, был по-прежнему зорок и насмешлив.

— Мир остаётся прежним, — заявил Легиар вместо приветствия.

— Зато мы меняемся, — отозвался Луаян, напряжённо пытаясь разгадать намерения визитёра.

Некоторое время они глядели друг на друга. Луаяна мучило множество вопросов — и о чужой Третьей силе, которая пожелала ворваться в мир, и о судьбе Привратника, и о собственной Легиаровой судьбе — однако он молчал и, более того, твёрдо знал, что так ни о чём и не спросит.

— Нет, — вздохнул, наконец, Легиар, — ты не изменился. Почти не изменился.

Луаян понял, что имеет в виду его гость, и усмехнулся, желая скрыть сожаление:

— Что ж… Чем меньше в этом мире великих магов, тем реже они встречаются друг с другом, тем легче живётся нам, магам обыкновенным…

Легиар удивлённо вскинул бровь:

— Ты смирил собственную гордыню? В прошлую нашу встречу я был уверен, что это невозможно… Или ты кривишь душой?

— Не всем дано быть великими, — заметил Луаян бесстрастно.

— Но тебе БЫЛО дано, — возразил Легиар.

Оба замолчали. Луаян нахмурился и твёрдо, с чуть заметной укоризной взглянул Легиару прямо в уцелевший глаз:

— Я остался учеником Орлана… Думаю, он бы понял.

Одноглазый усмехнулся:

— «Он бы понял…» С чего ты взял, что я… не понимаю?

Снова стало тихо — Легиар с интересом изучал стеллажи, плотно заполненные книжными корешками. Луаян не торопил его — терпеливо ждал продолжения разговора.

— Ты преуспел… — Легиар обернулся, сдувая с пальцев книжную пыль, — преуспел в науке… Но я пришёл к тебе не как к учёному, и не как к декану, и даже не как к магу… Я пришёл к тебе, как к ученику Орлана.

Луаян глядел, не отрываясь, в пристальный узкий зрачок. Мёртвый глаз его гостя казался круглым кусочком льда.

— Как к ученику Орлана… Взгляни, — на ладони Легиара лежала золотая пластинка со сложным вырезом в центре, и золотая цепочка свешивалась между пальцами, и яркий жёлтый зайчик бегал по тёмному потолку.

— Это Амулет Прорицателя, — глухо продолжал Легиар. — Сила Амулета известна, но до конца его свойств не знает никто. С тех пор, как погиб хозяин его, прорицатель по имени Орвин, с тех самых пор он осиротел и сам теперь должен выбирать… искать нового хозяина, нового прорицателя. Тот, кто наденет его, обретёт способность заглядывать в будущее — но только в случае, если медальон изберёт его сам. Тщеславного или глупого, который захочет воспользоваться им без полного на то права, медальон попросту убьёт — золото не ведает снисхождения… Я не могу держать его у себя — я не хозяин ему. Я не могу отдать его никому из магов — тогда меня будут грызть сомнения, подозрения, зависть, наконец… В руках не-мага медальон неуместен — что же мне делать?