Скитальцы (цикл)

Тория отшатнулась и побрела прочь. Какой-то юнец попытался засунуть ей прямо в рот предварительно обслюнённую карамельку — Тория так взглянула на него, что бедняга вынужден был сглотнуть конфетку сам. По широкой улице взад-вперёд носились всадники, и Тория с усталым возмущением подумала об убийственных лошадиных копытах и хмельных, потерявших осторожность пешеходах.

Вот один из них рухнул прямо посреди улицы — Тория похолодела, потому что неистовые всадники возвращались.

— Берегись! — начальственно крикнул кто-то, подкованные копыта ударили в камни возле самой головы лежащего — но благородные животные, явно превосходившие мудростью оседлавших их людей, ухитрились не наступить на пьяницу, и кавалькада унеслась дальше.

Человек на камнях не двинулся. Тория преодолела страх и отвращение — и подошла.

Лежащий был необыкновенно высок и широк в плечах. Светлые волосы слиплись на затылке в чёрной засохшей крови — видимо, падение оказалось не первым.

Чувствуя, как бьётся сердце, Тория присела рядом на корточки и заглянула в лежащее на мостовой лицо:

— Солль…

Он не отвечал. Лицо его походило на серую пыльную маску, прорезанную бороздками слёз.

— Солль, — сказала она в испуге, — здесь нельзя… оставаться… вас затопчут, слышите?!

Мимо неслась очередная танцующая вереница — чья-то нога в тяжёлом башмаке, оступившись, угодила лежащему Эгерту по спине. Он не вздрогнул.

Тория схватила его за плечи:

— Эгерт… Очнитесь! А ну очнитесь немедленно!

В конце улицы застучали копыта; тащить Солля оказалось делом невозможным — слишком он был высок и тяжёл. Тогда, стиснув зубы, она перевернула его на спину, потом снова на живот, потом снова на спину. Она катила его, как лесоруб катит бревно; голова со светлыми слипшимися волосами безвольно болталась.

Всадники проскакали по месту, где только что лежал Эгерт, и копыта высекали на камнях весёлые искры; Тория ощутила порыв ветра, пахнущего вином и дымом. Она привалила Солля к стене — глаза его были открыты, но бессмысленный взгляд устремлён был сквозь склонившуюся над ним девушку. Тория испугалась — никогда прежде она не видела у людей такого странного взгляда.

— Солль, — сказала она в отчаянии, — пожалуйста… Вы меня слышите?

В мутных неподвижных глазах не отразилось ни тени мысли.

Борясь с испугом, Тория попробовала рассердиться:

— Ах, так?! Ну почему я, скажите, обязана возиться с каждой пьяной тварью?

Она наклонилась над его лицом, пытаясь и желая уловить густой винный запах. Запаха не было, да и Тория не была настолько наивна, чтобы не понимать, что Солль на самом деле трезв.

Тогда она растерялась. Самым естественным представлялось ей бежать к отцу за помощью, и она уже сделала несколько шагов — однако вернулась. Что-то совершенно определённо подсказывало ей, что оставить сейчас Эгерта означает убить его. Отец не успеет, безжизненного Солля поглотит сутолока праздника, и только утром городские служители притащат к университету его изуродованное тело…

Изо всех сил стиснув зубы, она прижала пальцы к Эгертовым вискам. Кожа была тёплой, и под ней в такт биению сердца подёргивались жилки — Солль был, по крайней мере, жив. Тория перевела дыхание и методично, как учил её отец, принялась разминать и массировать Соллевы шею и затылок; неподвижный взгляд пугал её, и дрожащим голосом она принялась приговаривать:

— Эгерт… Придите в себя. Очнитесь, пожалуйста… Что же мне делать, если вы не очнётесь, а?

Пальцы её немели, отказывались двигаться, а глаза Солля оставались по-прежнему безжизненными. Всё крепнущая уверенность, что Эгерт повредился в уме, заставила Торию покрыться мурашками.

— Нет, — бормотала она, — это слишком… Не надо так, Солль, ну не надо же!

Вокруг кружились, притоптывая, десятки заплетающихся ног, и кто-то драл горло, перекрывая всеобщий шум срамными куплетами.

Тория готова была заплакать, когда широко раскрытые серые глаза наконец дрогнули. Веки упали на них и тут же поднялись снова — теперь Солль смотрел на Торию, тупо и удивлённо.

— Солль, — сказала она быстро, — надо идти домой… Слышите?

Губы его беззвучно шевельнулись, потом шевельнулись снова, и до девушки донеслось:

— Ты кто?

Её прошибло потом — неужели он всё-таки утратил рассудок от пережитого на площади потрясения?

— Я Тория… — прошептала она растерянно. — Вы… не узнаете?

Распухшие Эгертовы веки снова упали, прикрывая глаза.

— Это на небе, — сказал он тихо, — такие звёзды.

— Нет, — она снова схватила его за плечи, — не так… Нету неба, нету звёзд, я Тория, а мой отец — декан, вспомните, Эгерт!

Последнее слово обернулось прорвавшимся всхлипом — Солль снова поднял взгляд. Глаза его странно потеплели:

— Я… не сумасшедший. Вы… не бойтесь, Тория. Звёзды… Созвездие, как родинки… на шее.

Тория невольно схватилась рукой за свою шею. Эгерт снова шевельнул губами:

— Поют…

Откуда-то доносилась нестройная хмельная песня. С ближайшей крыши слышалось сопение: невесть как попавший туда гуляка решительно выворачивал флюгер.

— Это ночь? — спросил Эгерт.

Тория перевела дыхание:

— Да… Сегодня был день Премноголикования.

Глаза Солля затуманились:

— Не нашёл… Не нашёл… Теперь уже не найду… Никогда…

— Скитальца? — шёпотом спросила Тория.

Эгерт с трудом пошевелился, сел, опираясь на стену. Медленно кивнул.

— Но на будущий год он явится снова, — сказала она как могла беспечно.

Эгерт покачал головой:

— Целый год… Я уже не доживу.

В словах его не было ни капли рисовки или кокетства, только спокойная уверенность.

Тория будто очнулась:

— Солль… Надо уходить. Вставайте — и пойдём.

Не двигаясь с места, он снова тяжело качнул головой:

— Я не могу… Я останусь. Вы… идите.

— Нельзя, — она старалась говорить как можно убедительнее и мягче, — нельзя, Эгерт… Вас здесь растопчут, пойдёмте…

— Но я же не могу, — пояснил он удивлённо. И продолжал без перехода, будто раздумывая: — Жук без крыльев… Тот был без крыльев. Назад… нельзя. Не выходит, мама… Почему не получается? Мёртвые… Наверное… не ходят. Назад нельзя!

Глаза его снова затуманились. Впадая в панику, Тория принялась изо всех сил трясти обмякающие плечи:

— Ты живой! Ты живой! Эгерт! Вставай, ну!

— Тория, — прошептал он отрешённо. — Тори-я… Такое имя… Я живой. Нет, не то. Тория… — он протянул вперёд ладони, сложенные лодочкой. — Это будто бы бабочка… Села на руку, сама… Будто подарок… Один раз в моей жизни… И я убил её, Тория… Тогда, в Каваррене. Убил… его. И убил себя, потому что… — он разнял ладони, будто пропуская через них невидимый песок, — потому что потерял… Торию, — он бессильно откинулся назад.

Она смотрела на него не отрываясь, не зная, что и сказать.

— Это правда — ты? — спросил он шёпотом. — Или это всё-таки… меня встречают… там?

Тория испугалась:

— Нет… Это я…

Он неуверенно протянул руку и осторожно коснулся её щеки:

— Ничего и никогда у меня не было. Нищий… Солль. Небо пустое, ни звёздочки… Ничего… настоящего… Одна только Тория… Ничего нет. Дорога горячая, солнце… И я один… Не надо бы мне жить. Я… там. Спасибо… что я тебя видел, — его рука упала. — Спасибо, милая Тория…

— Солль… — прошептала она испуганно.

— Так горько, — сказал он, снова опуская веки. — Ожерелье из звёзд… Я так обидел тебя. Никогда в жизни… Прости…

Он вздрогнул. Открыл глаза:

— Тория… Площадь убийц. Убийцы на плахе, убийцы на площади, и я — убийца… Головы, глаза, зубы, рты… Почему никто не хочет… меня прикончить?! — он вдруг рванулся, почти что встал — и снова сник, осел, обмяк.

— Эгерт, — сказала она глухо. — Об этом нельзя сейчас думать. Если ты сию секунду не встанешь… Я не знаю, что сделаю, — и она в самом деле не знала.

— Уходи, — отозвался он, не открывая глаз. — На улице… Много всякого. Праздник… Ночь. Они захотят… Если они захотят насильничать, я не спасу тебя, Тория. Я буду рядом и буду смотреть… А помочь не смогу… Уходи, — и он поднял веки, и Тория встретилась глазами с его безнадёжным, ласковым, полным боли взглядом.