Воля мертвых

Елена Хаецкая [1]

Воля мертвых

Велитриум, большой город на пограничной реке Громовой, что издревле отделяет цивилизованные земли от диких Боссонских топей, кипел и бурлил. Политическая ситуация в городе выглядела весьма шаткой: считалось, что Велитриум принадлежит пиктам, захватившим Аквилонию, однако почти все второстепенные посты, если те требовали хоть какого-то образования и знания западной культуры и грамоты, занимали здесь аквилонцы.

Да, да, те самые, надменные, кичащиеся своей «древней культурой» аквилонцы, которые со времен их легендарного властителя Конана изрядно подрастеряли свою боевую мощь и выродились — впрочем, никто не признал бы этого в открытую.

Потомки суровых воинов, чьи мозолистые руки смыкались на рукоятях двуручных мечей и с трудом удерживали в загрубевших пальцах большую иглу из кости крупной рыбы, если приходилось чинить кожаные ножны или латать пробитую стрелой куртку,— нынешние аквилонцы рядились в дорогой кхитайский шелк и тончайшие кружева, произведения искусных мастериц (Эфира и Коринфии, которые доставляли в Велитриум многочисленные купцы. И тем не менее коварством, интригами, умелым ведением войны они ухитрились захватить весьма обширные территории.

Но на любую силу всегда найдется еще большая сила, и всякому коварству противостоит еще более изощренное коварство. Беспощадные варвары — несколько десятков диких пиктских племен, объединившись в крупный воинский союз, сметающий на своем пути любое сопротивление, двинулся с Пустошей через Боссонские топи. Армия дикарей прошла по тайным тропам гиблые болота, считавшиеся непроходимыми, и форсировала реку Громовую. Аквилонцы, не в силах оказать захватчикам достойный отпор, вынуждены были отступить.

Безжалостные дикари, пикты прошли пограничные земли огнем и мечом и, насытив жажду крови, грабежа и насилия, ощутили острую жажду власти.

Правитель Велитриума и прочие власть предержащие были, таким образом, пиктами. Это были младшие вожди пиктской армии — грубые, неотесанные варвары с руками, по локоть обагренными кровью мирных жителей пограничных городов и селений.

Многие аквилонцы выразили готовность сотрудничать с победителями. Презрев родовую гордость, они присягнули пиктским захватчиком. Кое-кого вполне удовлетворяло варварское правление — лишь бы новые хозяева не мешали жить в роскоши, окружать себя слугами и наложницами, заниматься охотой и рыбной ловлей — словом, развлекаться…

Церемония приведения к присяге аквилонцев, претендовавших на занятие государственных постов в Велитриуме, была обставлена пиктами с поистине варварской пышностью. На центральной площади, где находился древний храм Митры, дворец городского головы и большой крытый рынок с прилегающими к нему складами, тавернами и постоялыми дворами для приезжих торговцев, был установлен большой помост. На помост водрузили огромный трон, покрытый темно-красным офирским бархатом, обшитым по краям тяжелыми золотыми кистями и разноцветной шелковой бахромой. Поверх бархата постелили шкуру белого горного тигра, убитого аквилонскими охотниками в горах Пуантена специально по торжественному случаю и преподнесенного в дар владыке пиктов. Этот трон предназначался для самого пиктского правителя Велитриума.

Скарроу, сын Айнема, командовавший тремя сотнями диких, необузданных воинов, воссел на трон.

Это был невысокий, крепко сбитый человек неопределенного возраста. Ему можно было бы дать и двадцать, и сорок лет. Цепкие серые глаза глядели из-под кустистых бровей с расчетливой жестокостью. Длинные белые волосы он заплетал у висков в косы, перевитые бисерными нитками, а сзади оставлял падать свободно на спину. На груди вождя, среди множества золотых украшений, выделялась большая витая золотая цепь с подвесками в виде отрубленных мужских и женских голов общим числом девятнадцать.

Вождь был облачен в богатые одежды из выделанной, украшенной длинной бахромой кожи, меха диких зверей и парчи. Когда он восседал на троне, накрытом бархатом, сверкая в лучах солнца золотыми украшениями, бисером и парчой, то представлял собой чрезвычайно внушительную картину.

Перед Скарроу на помосте установили своеобразные «ворота», сложенные из трех пиктских копий. У самых наконечников, не раз отведавших аквилонской крови, копья были украшены тонкими полосками меха, развевающимися на ветерке. Собственно, это были даже не длинные кавалерийские копья, а тяжелые дротики, достаточно короткие для того, чтобы «ворота» получились низкими.

Перед «воротами» застыли трое пиктских воинов, разодетых с варварским великолепием и вооруженных до зубов. Один из пиктов, кроме того, имел при себе небольшой барабан, также украшенный меховыми полосками, клыками хищных зверей и резными деревянными и костяными палочками.

Знатные аквилонцы один за другим поднимались на помост и под гулкий бой барабана проходили под «воротами», низко склоняя голову перед пиктским оружием. Рослым аквилонцам приходилось преодолевать этот рубеж почти ползком. Затем они представали перед Скарроу и приносили ему клятву верности.

Холодные светлые глаза Скарроу созерцали униженных противников совершенно бесстрастно. Лишь один раз по непроницаемому лицу варварского вождя пробежала легкая тень усмешки — когда один из наиболее высокопоставленных и родовитых аквилонцев потерял равновесие и, покачнувшись, упал на колени. Покраснев от гнева, аристократ поспешно поднялся на ноги — чтобы тут же склониться в верноподданническом поклоне перед дикарем-пиктом, который, не скрывая довольной насмешки, холодно глядел на споткнувшегося аквилонского вельможу.

Зеваки — из аквилонского простонародья и рядовых пиктских воинов,— окружавшие помост в поисках развлечений, приветствовали падение высокородного вельможи улюлюканием и свистом. Простонародье и чернь непостоянны: они готовы высмеивать и освистывать тех, перед кем еще недавно сами преклоняли колени.

Храм Митры оставался пока что в руках аквилонцев. Пиктов мало волновала религиозная жизнь завоеванного ими народа. Во всяком случае, такое создавалось впечатление. Митрианцев не трогали, в их обычаи не вмешивались. Но неподалеку от древнего святилища Митры пикты возвели свое варварское капище, посвященное зверобогу, одним из обликов которого была Лисица.

Редкий путник отважится пробраться так далеко в Боссонские топи. Места здесь гиблые, необитаемые. Даже дикое зверье, казалось, обходило стороной мертвые трясины простирающихся на гигантские расстояния болот. Кое-где встречались островки зеленого мха и осоки, даже небольшие рощицы, где росли по преимуществу чахлые лиственные деревца с искривленными стволами, но по большей части здесь были роковые трясины, где пройти можно было лишь по старым бревенчатым настилам — делу рук давно ушедших отсюда людей.

И тем не менее одинокий путник пробирался по этим неживым местам. И что еще более удивительно — то была совсем юная девушка, не старше восемнадцати лет. Она была высока ростом и великолепно сложена; стройная и гибкая, она с одинаковым успехом могла быть и воительницей, и танцовщицей. Смелые, широко расставленные серые глаза смотрели зорко и ясно — и в то же время в них затаилась невысказанная боль и горечь. Странно было видеть такие глаза на таком юном, свежем лице! То были глаза много пережившего, ожесточившегося человека.

И на то имелись свои причины. Аквилонские солдаты вырезали всю семью девушки, которая сама спаслась лишь чудом. Иногда она жалела об этом. Лучше бы ей погибнуть вместе с матерью, отцом, братьями! Лучше бы ей сгореть вместе с родным домом! По крайней мере, она не знала бы этой тоски, этой ненависти, что сжигала ее душу.

Но приступы тоски девушка гнала от себя как позорные и малодушные. Боги оставили ее в живых ради одного: найти убийц и страшно отомстить им! Эта мрачная цель была теперь единственным, что заставляло девушку жить и действовать.