Дева и Змей

– Змей… – простонала женщина, даже сейчас она говорила по-немецки, – я спасла тебя!

– Нет, – ответил он нежно, – не ты. Он.

Варвара Степановна уже не видела, такая же слепая, как ее убийца. А принцу не нужно было зрение, чтобы почувствовать присутствие друга. Теплые ладони Гиала легли ему на плечи. Змей улыбнулся, подняв голову, и на лицо упала горячая капля.

– Не смей… – зашипел принц.

– …жалеть тебя, – продолжил Единорог сдавленным голосом, изо всех сил пытаясь сдержать слезы. – Да, я помню, враг мой. Я не жалею, я просто… я не мог прийти, пока они смотрели. Взгляды смертных, – он передернул плечами, – нечистых смертных, это так больно. Я знаю, тебе было больней… Крылатый… что это? Что происходит с тобой?

– Откуда я знаю? – Змей повернул к другу слепое лицо. – Ничего не чувствую. Что-то не так?

А легкие горячие пальцы уже коснулись пустых глазниц, и тьма сменилась светом, и зазвенели, разворачиваясь над плечами алмазные крылья… Тьма сменилась светом, ярким, прозрачным, ясным синим светом. Сияние исходило от принца, ленты синего огня потянулись за ладонями, когда он поднял руки к лицу, заиграли сполохи на небе, когда Змей встал, недоуменно оглядываясь.

– Благодать Закона! – Гиал плакал, не скрывая слез, и улыбался, и выглядело это довольно глупо. – Ты все время был здесь, ты… как же мы не поняли, Крылатый?! Облик смертного, непознанная сила, удивительный зверь… и синий кристалл, – он положил руку на грудь Эйтлиайна против сердца, – синий кристалл, сияющий ярче неба. Это – ты. Ты спасешь нас!

– Слишком много для одного дня, – принц вздохнул и взмыл над раскиданным кострищем, теплый ветер наполнил крылья, подталкивая вверх, выше, еще выше, как можно дальше от города, от людей, от гари, огня и ужаса. – Давай начнем с простого, враг мой. Ты спас меня. Чего ты хочешь в награду? Только прикажи, я верну из владений Баэс всех подданных Сияющей.

– Надо почаще спасать тебя, – пробормотал Единорог, теперь уже стараясь спрятать улыбку. – Если ты так добр сегодня, позволь мне спасти ее, – он указал на бесчувственную женщину, – хотя бы ради ее сына.

– Ради светлого рыцаря? – россыпь искр от сверкающих крыльев, и громадное драконье тело свернулось спиралью в прозрачном утреннем воздухе. – Как пожелаешь. Верни ей жизнь и уходи. Мне надоел этот город.

Подняв Варвару Степановну на руки, Гиал поспешил с площади. Он едва успел миновать узорную ограду собора, как купола с крестами дрогнули и провалились внутрь, погребая под собой кричащих людей.

– Давно пора, – прошептал Единорог и ужаснулся себе, но не нашел в душе жалости. Воплощение чистоты, во всем мире не знал он места грязнее, чем этот город.

Полицейский микроавтобус свернул с шоссе, и Курт ахнул, увидев гостиницу. Точнее, не увидев. На месте “Дюжины грешников” было пепелище, и лишь несколько уцелевших толстых балок тлели, образуя подобие гигантской нодьи [67]. Такие, но много меньше размером, складывают охотники, ночуя в зимнем лесу.

Вывороченные с корнем деревья в беспорядке разметало по еще недавно красивым, хоть и пострадавшим от солнца живым изгородям. Сейчас измочаленные кусты смотрелись жалко: голые, словно зимой, и странно было видеть сквозь безлистные ветви мирно зеленеющие поля.

– В центр города, – приказал командир штурмовой группы.

И тут же пришлось сделать остановку: с обочины разбитого проселка автобусу махала рукой женщина.

– Мама! – Курт выскочил из кабины, но двое полицейских опередили его. Один оказался медиком и немедленно, прямо на дороге вознамерился сделать Варваре Степановне укол успокоительного, однако госпожа Гюнхельд с достоинством сообщила, что с ней все в порядке, чего нельзя сказать о горожанах. И автобус, подпрыгивая на рытвинах, поехал дальше. В центр города, как и было приказано. Только города не было. Были горелые проплешины на месте домов, груды развалин вместо собора, ратуши и гордых особняков, окружавших площадь. Что произошло здесь за тот час, пока Курт и Вильгельм, получив от Георга самые широкие полномочия, поднимали на ноги полицию?

– Ничего не помню, – Варвара Степановна приложила ладонь ко лбу, – вот, сказала молодому человеку, что все в порядке, а оказывается у меня амнезия. Вы, Вильгельм, заходили вчера днем, искали Курта. А что потом? Господи, я же предупреждала, в праздники в Ауфбе можно ожидать чего угодно…

– Может быть… – неуверенно предположил Курт, выпрыгивая из кабины, – может быть, ему удалось спастись?

– Не думаю, – Вильгельм указал на разметанные по бывшей площади остатки костра. – Вон, у столба, видишь?

Курт увидел. И его затошнило. Выдержке капитана фон Нарбэ можно было только позавидовать, тот подошел ближе к обгоревшим останкам, морщась оглядел их и вернулся к Курту:

– Это Змей. Там золото расплавилось, помнишь, он же весь был в побрякушках. И клыки во рту. М-да… – Вильгельм помялся и неловко произнес: – Ты ни в чем не виноват. Ты думал, что он неуязвимый и всемогущий, и спасал нас с Элис. Кто же знал, что так выйдет?

– Я, – Курт вздохнул, – я знал. И Змей знал. Я же в глаза ему смотрел, когда… Ладно, что теперь. Зато пророчество сбылось.

– Господин Гюнхельд, – командир отряда отозвал его в сторону, – возможно, в развалинах есть живые. Мы вызвали спасательную команду, вам нужно встретить их и проводить в город. И я хотел бы получить хоть какие-то объяснения… – недоговорив, он обвел рукой окружавшие площадь развалины.

– Хорошо. Объяснения позже.

Над трупом Змея уже щелкали фотовспышки. У экспертов своя работа. Не стоило, наверное, привозить сюда непосвященных, а с другой стороны, кого можно считать посвященными, кроме них троих, да, с большой натяжкой, Ефрема Лихтенштейна?

Когда, сделав все необходимые снимки, тело попытались освободить от цепей, оно рассыпалось легким прахом, и только бесформенные золотые комочки со стуком попадали в золу. Вот и все. Конец страшной сказке.

…Из девятисот пятнадцати человек, населявших Ауфбе, выжили только дети. Тринадцать лет стали той тележной чекой, выше которой просвистела смерть. Что ожидало теперь мальчишек и девчонок, росших в странном, но добром к ним городе, в вечном страхе перед внешним миром? Нет, думать об этом – забота педагогов и воспитателей, а никак не Курта Гюнхельда, бывшего хозяина бывшего города.

Единственный уцелевший дом, последний по улице Преображения Господня, тщательно обыскали, как будто надеялись найти в нем виновников разрушения. Пока полицейские делали свою работу, Курт проделал свою: нашел бубаха, как мог объяснил ситуацию и предложил духу вместе с ним отправиться к Элис. Может быть, после смерти Змея, она сменит гнев на милость и позволит бубаху остаться?

Кота и все прочее Курт поклялся обеспечить в полном объеме.

Да, еще делся куда-то кузен Альфред. Для него, застрявшего на границе, не было ни дня, ни страшной ночи, только утро. Город открылся и фургончик поехал себе дальше. Что ж, вернется – будет ему сюрприз.

У мамы амнезия. У Элис – тоже. Наверное, так лучше. Элис не помнит, что убила двоих человек, а таких воспоминаний, честное слово, не жалко. А у Вильгельма ребра срослись, и ни одного синяка, хотя били господина капитана, так, чтоб только до костра и дотянул. Мама жива! Особняк раскатан по камушку, а мама жива! Сейчас Курт боялся выпустить ее из виду, вдруг какая-нибудь нелепость, ерунда какая-нибудь – и судьба возьмет свое. Но все-таки, каким чудом мама спаслась, когда все остальные погибли?

Последний подарок Змея? С него станется. Почему нет, когда самому терять уже нечего? Ну что стоило, что стоило сказать иначе? “Спаси нас всех”, вместо “спаси их”. Ведь он обещал: любое желание.

– Что там было? – спросила Элис, когда вечером Курт пришел навестить ее в больнице. – Он умер? Мы спаслись? Что за ужасы Вильгельм рассказывал о пасторе? Улк больше не опасен?