Дева и Змей

…Змей не убил ее мальчика. И Курт не убил Змея. Он все сделал – ее сын, сын Роберта, ее гордость, – он сделал все сам, даже не зная о том, насколько это было сложно. Установление контакта со Змеем считалось заданием трудновыполнимым, его назвали бы нереальным, если бы руководство Варвары Степановны, или люди, курировавшие работу Курта, знали такое слово. А Курт сделал это, смог, их со Змеем связывало что-то. Он ни слова не сказал матери – такой самостоятельный, все проделал тихо, незаметно, но ведь ему удалось.

Не сразу почувствовала Варвара Степановна странное оцепенение, не удавалось разжать стиснувшиеся на подоконнике пальцы, не удавалось пошевелиться, она не могла даже взгляда отвести от лица застывшего в окружении людей чудовища. Серебро медленно текло по его коже, сочилось из глаз, он улыбался, и непременно, обязательно нужно было видеть эту улыбку. Иначе – смерть. Хотелось перекреститься, хотелось прочесть молитву. Варвара Степановна вспомнила вдруг, что ее мама знала молитвы. Знала, но не научила им дочь.

Змей поднял глаза, глядя поверх голов, над людьми, глядя в светлое утреннее небо. Улыбка сползла с лица. Так и не опустив взгляда, он рухнул на колени перед Вильямом. И толпа на площади сомкнулась над ним.

Варвара Степановна со вздохом осела в кресло у окна. Видеть, что будет дальше ей не хотелось. Она знала, как это бывает. Что бы там ни произошло, по каким бы причинам не потерял Змей силу и неуязвимость, судьба его была ясна. Озверевшие горожане разорвут врага голыми руками. Успех миссии нелепо и глупо стал провалом.

Светлое небо зарозовело. Солнце всходило на западе, в первый раз за пять столетий тень от холма не падала на город, и яркие, ясные лучи заливали улицы, блестели на цветной черепице крыш, перемигивались с флюгерами и оконными стеклами.

Что там внизу?

Удивительно, но Змей все еще был жив. Сколько в нем силы? Не магии, обычной, человеческой силы? Избитый, искалеченный, в обрывках одежды, залитых густым, почерневшим серебром, он был еще жив, хотя переломанные кости разрывали кожу, когда младшие Гюнхельды приковывали поверженное чудовище к столбу лежащему на раскиданных вязанках дров. Губы шевелились… Он смотрел в небо, он говорил что-то… Вильям приказал, и Змею выкололи глаза. А он вдруг снова усмехнулся. Оскалив, страшные в изуродованном провале рта, острые белые клыки.

Эйтлиайн

Вот уж не думал, что доведется так умирать. Всегда считал, что погибну в бою, естественно, в бою с Бантару, а вышло так некрасиво. Смертные… Сделать мне больно они не могли, что сделаешь мертвому? Больно сделала Элис, но эту боль я заслужил, тут не поспоришь. И единственное, чего было жаль, так это рассвета. Рассвета, которого я так и не увидел. И ведь просил же их… да где там! А в смертном облике видеть без глаз не могу даже я.

Зато я слышал.

Слышал, как они разбегались, прятались по домам, искали убежища за дверьми собора. Значит скоро… уже сейчас. Когда умирает тварь вроде меня, точнее, тварь, вроде той, какой они меня считают, никто не должен видеть этой смерти, иначе злой дух в поисках спасения войдет в чужое тело.

Если бы я мог!

В темноте стало страшно, я услышал, как упали факела на пахнущие бензином связки хвороста, и… да, испугался. Не знаю чего. Не смерти же. Боли? Копыт Бантару? Светоносный создатель мой, ты, чья власть безгранична, прими мою душу…

– Я убил его, – пробормотал Курт и резко остановил машину.

Вильгельма бросило вперед, он едва успел упереться в спинку переднего сиденья, другой рукой прижимая к себе бесчувственную Элис.

– Ты что?

– Я должен был пожелать спасения для всех. А попросил спасти только нас троих.

– Ну, так давай вернемся. Отвезем Элис в больницу и…

– Поздно, – Курт смотрел за окно, – рассвет. Змея уже не спасти. Я не подумал… ну можно ли быть таким дураком?! Я не подумал, что он останется там.

– Не мог же ты думать сразу обо всем… Эй, – Вильгельм заглянул в лицо Элис, – кажется, она проснулась.

Зеленые, довольно-таки бессмысленные спросонья, но такие трогательные глаза Элис обвели их лица, салон машины, изумленный взгляд сфокусировался на капитане, и Элис сонно спросила:

– Мне брать что-нибудь кроме оружия? Или… ох, господа, – высвободившись из рук Вильгельма, она потерла глаза и деликатно зевнула, – какой странный сон мне привиделся.

Варваре Степановне все происходящее напомнило взрывные работы. Толпа горожан начала стремительно рассеиваться, люди разбегались по домам, прятались в церкви, искали убежища на уходящих от площади улицах, прятались в гаражах. В конце концов рядом со Змеем осталось трое Гюнхельдов с факелами. Они по команде бросили факела на сваленные грудой вязанки дров и устремились в собор, закрывая почему-то головы руками, словно и в самом деле опасались взрыва.

Полыхнуло разом, сильно и жарко, изуродованное тело забилось в цепях. Но Варвара Степановна уже спешила к дверям. Теперь-то она знала, что делать, и надеялась, что фантастическая живучесть не предаст Змея в самый неподходящий момент.

Грабли на длинной ручке – в сарае. Порошковый огнетушитель – в гараже.

Варвара Степановна бесстрашно подступила к огненной стене. Брови и ресницы сразу опалило, больно стянуло кожу, но это не страшно, бывало и хуже, приходилось попадать в такие переделки, в сравнении с которыми раскидать граблями адское пламя – задачка для первоклассников. Потом в ход пошел огнетушитель. И огонь, второй раз за едва начавшийся день, признал себя побежденным, смирился, утих, лишь изредка шипел и плевался, выстреливая дымные искры.

– Ну, ваше высочество… – Варвара Степановна надеялась, что Змей еще жив, хотя трудно было сказать что-то определенное о черном, обуглившемся, невыносимо воняющем горелой плотью подобии человеческого тела, почти неотличимом от бревна, к которому было оно прикручено, – ну, ваше высочество, хлопот с вами больше, чем с второгодниками.

Она достала из футляра маленький ланцет и, морщась, сделала себе аккуратный надрез на внутренней стороне запястья. А Змей вдруг дернулся и зашипел, или захрипел, из того, что было когда-то ртом вырвались звуки, от которых Варвара Степановна застыла, по коже побежали холодные жуткие мурашки.

Он смеялся.

Господи боже, он должен был умирать, а он смеялся. Захотелось немедленно уйти. Здравый смысл, интуиция, инстинкт самосохранения – все кричало: уходи! Уходи сейчас же! И вопреки этому, вопреки себе, учительница опустилась на колени рядом с обугленным телом, поднесла руку к оскаленным белым клыкам. Пальцы так дрожали, что пришлось вспомнить несколько нецензурных слов и даже сказать их вслух. А кровь уже текла, тонкой, прерывистой струйкой текла между острых клыков. Но сколько ее понадобится? В рукописях сказано, что достаточно нескольких глотков, однако кто и когда выверял необходимую дозу?

Сын Дракона смеялся, впитывая живую, горячую жидкость. Если бы он мог глотать – непременно захлебнулся бы. И умер от удушья. От этого стало еще смешнее. Судорожно дернувшись, принц, наконец собрался с силами и вырвался из оков сгоревшей плоти. Полупризрачный, почти невидимый, он впился зубами в горло старой женщины, забирая то, что она отдавать не собиралась, отнимая не только кровь, но и жизнь.

Глупая гарпия!

Она опоздала, ее жертва была уже не нужна. Помощь, спасительная поддержка, пришла раньше, чем эта смертная разметала костер из живого огня.

Кровь отдавала горечью.

Глупая паучиха! Ценен лишь бескорыстный дар, награждается лишь искренность, а стремящийся поработить Улка сам станет рабом.

По-прежнему слепой, все еще очень слабый, принц не смог удержать женщину, когда та без сознания повалилась на обгорелые сучья. Упал на колени рядом, захлебнулся таки и оторвался от живительного источника.

Ему все еще было смешно. Мать и сын. Такие разные, но до чего похожи. Все, что плохо в одной, в другом – хорошо. Мать была бы врагом, сын мог бы стать другом. А самое смешное, что оба хотят одного: счастья, причем для всего человечества. Не размениваются на мелочи. Что за люди?