Дева и Змей

– Торопишься, – в тон ему ответил Вильгельм, – телефон работает, только трубку не берет никто, даже в… даже там, где такого просто не может быть. Мне необходимо вернуться в Берлин. Хотя, конечно, – капитан поморщился, – я предпочел бы узнать, что в канун полнолуния здесь всегда так бывает.

– Ну, так пойдем и спросим. Кстати, а что ты делал весь день? Ну, час ушел на прогулку до шоссе, положим еще час на попытки дозвониться и время, чтобы меня найти, но вечер уже. Солнце за холмом.

– Тебя найти оказалось весьма непросто, – прохладно сообщил фон Нарбэ, – ни твой дядюшка-пастор и вообще никто не мог сказать, где ты.

– То есть, как это?

– А твоя почтенная матушка убеждала меня дождаться твоего возвращения в вашем доме. Советовала никуда не ходить и ни с кем не разговаривать. Ты уверен, что нам стоит спрашивать местных о чем бы то ни было?

– А что ты предлагаешь?.. – Курт додумался раньше, чем услышал ответ: – Идем к Элис. В смысле, в дом Хегелей. Попробуем поговорить с бубахом. А потом я все-таки спрошу дорогого дядю, что тут происходит.

– Мы не пойдем, а поедем, – сказал Вильгельм не допускающим возражений тоном. – Сейчас все соберутся в церквях, на улицах станет свободно. И еще, Курт, мне очень не нравится то, что последними людьми, исчезнувшими на участке дороги между Бернау и Зеперником, оказались мы с Элис.

– Георг знает, где ты?

– Да.

– Будем надеяться, что вы слишком большие шишки, чтобы… с вами что-нибудь случилось.

– Чтобы с нами что-нибудь сделали. Будем надеяться. Нужно найти Элис.

– Сначала бубах. Он может знать, что происходит. А Элис мы без пастора не найдем, окончания службы ждать надо.

– Собор можно обыскать, не дожидаясь, пока служба закончится. Дать кому-нибудь в зубы – нам сами все расскажут и покажут.

– С ума сошел?! Оставь свои феодальные замашки, здесь тебе не Нарбэ!

“Победа” с визгом затормозила у ворот дома номер шестьдесят пять. Ворота были заперты, калитка – тоже, но перемахнуть через декоративную ограду не составило труда.

– Как мы попадем в дом?

– Предоставь это мне, – Курт был уже у дверей, – сейчас помолчи, капитан. Лучше даже не дыши.

Спецкурс по выявлению нечисти начинался только со следующего года, но опыт в работе со стихийными духами у Курта уже имелся. Принципы, насколько он знал, наслушавшись рассказов старшекурсников, были отчасти схожи. Во всяком случае, настройка седьмого чувства – если шестым считать интуицию – происходила одинаково, что у стихийщиков, что у заклинателей. Тут главное, чтобы не мешали. И чтобы дух… в смысле, бубах, не испугался чужого человека.

Как легко получается это у Элис! И как тяжело дается не последнему курсанту академии…

Курт вслушивался в дом, ровно и глубоко дыша. Кровь бежала по жилам – сейчас он чувствовал ее ток. Ощущение легкого опьянения – мозг перенасыщен кислородом, расслабься, курсант Гюнхельд, закрой глаза и смотри, смотри внимательно.

Сначала он “увидел” сад, деревья, глядевшие на людей без особого страха, скорее с любопытством, какое всегда проявляют фейри к тем смертным, кто способен заглянуть в их мир хотя бы краем глаза. Змей сказал правду: духи вернулись сюда, пришли вслед за бубахом и призрачной прислугой. Потом, как далекое эхо, как зарницу на пределе видимости, Курт различил присутствие духа и в доме.

“Эй, – окликнул тихо-тихо, не вслух, разумеется, но даже про себя стараясь проговаривать слова шепотом, – бубах, ты знаешь меня, я друг госпожи. Мне нужна твоя помощь. Я готов платить”.

Будь здесь стихийный дух, разговор вышел бы коротким. Скрутить элементаля, сравнимого по силам с бубахом, Курт был в состоянии еще на первом курсе. А сейчас приходилось соблюдать осторожность и забыть на время собственную уверенность в том, что нечисть разумна лишь в тех пределах, в каких ей позволяют это люди.

– Два фунта сала, – раздался из-за дверей деловой голос, – фунт коровьего масла, каждый день по пинте жирных сливок, и чтобы в доме был кот!

– Идет, – согласился Курт.

Оглянулся на Вильгельма. Тот взирал на дверь с задумчивым интересом.

– Можешь говорить, – разрешил Курт.

– Охренеть можно, – с готовностью объявил Вильгельм.

– Ну что? – толстячок, высотой с полметра, одетый как Робин Гуд, появился на крыльце и выжидающе уставился на людей. – Чего вам надо?

…Поездка в машине ему неожиданно понравилась. Бубах встал ногами на переднее сиденье, таращился то в окно, то на Курта за рулем, пробовал на ощупь обивку кресел, деловито заглянул в бардачок, и, когда выруливали на площадь, подытожил:

– Лучше, чем на лошади. И быстро. Наши некоторые в машинах живут, внутри, где огонь и железо, – он оглянулся на Вильгельма и добавил с ехидцей: – В летающих машинах. Ты видел, а не рассказываешь.

– Не нравится мне этот столб, – вдруг произнес капитан, – майские шесты не украшают кандалами.

Курт притормозил, разглядывая установленное в центре Соборной площади сооружение, которое принял утром за праздничный столб. К дереву металлическими скобами прибиты были толстые черные цепи.

С браслетами.

– Железо, – бубах сморщился и присел на корточки, – плохое железо, парень. Жжется.

– Курт, – горячо начал Вильгельм, – мы должны выяснить, что все это значит. Надо немедленно идти в собор. В крайнем случае, мы всегда можем извиниться. Бубах, ты знаешь, зачем здесь это железо?

– Жжется, – повторил дух. – Я не знаю. Едем отсюда сейчас же, или я пойду домой, и не надо мне сливок, и кота не надо.

– А вдруг это символ жестокости инквизиции или протест против католической церкви? – Курт и не подумал остановиться. – Ауфбе основан во времена религиозных войн, что мы знаем о здешних праздниках? Нет, Вильгельм, горячку пороть не будем.

Он и сам понимал, что надо было поговорить с дядей Вильямом, не дожидаясь начала службы. Но все равно ведь не успевали. Фон Нарбэ отыскал его слишком поздно. И можно объяснить это тем, что пастор сам не знал, где именно в парке работает его племянник, но вот как объяснить то, что Вильгельм не может выйти из города, и то, что Элис второй день отказывается с ними встретиться, но ни разу не сказала об этом сама?

– Все ушли, – восхищенно пробормотал бубах, стоя на кресле и вглядываясь в полицейскую машину у обочины, – все. Брэнин позвал их, и они пошли. А нас не позвал, – домовой недовольно дернул носом, – здесь оставил. Что ты хотел узнать, парень?

– Что там происходит? – Курт тоже смотрел на шоссе, отдавая должное мужеству капитана фон Нарбэ. Он сам вряд ли решился бы в одиночку сунуться к автомобилю, в котором манекенами застыли два человеческих тела. Не потому, что боялся мертвых, а потому, что заметил нечто, ускользнувшее от внимания Вильгельма: листья на деревьях не колыхались под ветром, и трава была недвижима, как длинный ворс ковра в комнате без сквозняков.

– Там ничего не происходит, – охотно сообщил бубах, – потому что там ничего нет. Только смертные остались и духи в домах. Мы не воюем. Не умеем. А все другие ушли с брэнином. Ушли царственные повелительницы, и Талау ушла – ничего не осталось. Вернутся – все станет как было. Не понимаешь? Ничего нету, ну? – бубах хлопнул в ладоши. – Оп! Пусто! Ну? Земли нет, воды нет, неба нет, деревьев тоже нет. Одна видимость. И еще Бео… солнце, по-вашему. Ты, – толстый пальчик ткнул в Вильгельма, – рожденный летать, ты же умеешь видеть. Посмотри и объясни ему словами смертных.

– Мог бы и сам догадаться, – пробормотал Вильгельм, вылезая из машины. Курт приоткрыл дверцу, тоже намереваясь выйти, но капитан махнул рукой: – Сиди там. Сейчас… так, слушай и запоминай. Здесь темно, так же, как было, когда я проводил разведку с воздуха. Там, – он, не оглядываясь, указал в сторону холма, – тот же самый замок и стяг во все небо. Только дракон дышит огнем. А впереди нет ничего, пустота, и автомобиль в пустоте. Зато светло. Что еще тебя интересует?