Шардик

— Сайет! — вскричала она сквозь слезы. — Ах, простите меня! Только простите меня, сайет, и я умру со спокойной душой!

Женщина подняла к ним полное муки лицо, искаженное плачем. Теперь Кельдерек узнал ее и вспомнил, где видел раньше такое же выражение страха: перед ними, обнимая ноги тугинды, лежала не кто иная, как Мелатиса.

Порыв ветра, прилетевший с реки, прошелестел в ветвях деревьев и встрепенул знамя — оно взвилось в воздух и развернулось, словно поддетое и расправленное рукой случайного прохожего, а потом вновь поникло. Эмблема в виде золотой змеи, волнисто колышущейся, будто живая, ясно показалась на миг и опять исчезла среди складок опавшего темного полотнища.

43. Рассказ жрицы

— Когда он появился вместе с Анкреем, — сказала Мелатиса, — я находилась здесь уже достаточно долго, чтобы смириться с мыслью: моя смерть от той или иной причины всего лишь вопрос времени. Еще в ходе путешествия вниз по реке, до прибытия в Зерай, я узнала, чего следует ожидать от мужчин, когда просишь еды или ночлега. Но само путешествие далось мне легко… ах, знать бы тогда, чем все кончится… Я была полна сил и уверена в себе. У меня был нож, и я умела им пользоваться, а река несла меня все дальше и дальше. — Она умолкла и бросила быстрый взгляд на Кельдерека, который впервые со дня своего ухода из Кебина наелся досыта и теперь сидел у очага, поставив сбитые до крови ноги в лоханку с теплым травяным отваром. — Она позвала меня?

— Нет, сайет, — пророкотал Анкрей, громадный в тусклом свете лампы. Он вошел в комнату, пока Мелатиса говорила. — Тугинда спит. Ежели вам ничего больше не нужно, я немного посижу подле нее.

— Да, посиди часок. Потом я лягу спать с ней в комнате, а владыку Кельдерека оставлю на твое попечение. И помни, Анкрей, что бы там ни стряслось с верховным бароном на Ортельге, владыка Кельдерек все-таки пришел в Зерай. Такое путешествие уравнивает все счеты.

— Вы же знаете местную поговорку, сайет. У памяти острое жало, и мудрый не имеет с ней дела.

— Да, знаю. Ну ступай.

Мужчина вышел, пригнувшись под притолокой, и Мелатиса, прежде чем продолжить, подлила Кельдереку в деревянную чашу терпкого вина из бурдюка, висевшего на стене.

— Но из Зерая пути никуда нет. Здесь заканчиваются все путешествия. Многие прибывают сюда с намерением переправиться через Тельтеарну, однако, насколько мне известно, еще никому не удавалось достичь противоположного берега. Стремнина тут сильная, а милей ниже по реке находится ущелье Бирель, где все до единого суда разбиваются на бурных порогах, среди нагромождений скал и валунов.

— Что, и посуху никто не уходит?

— В провинции Кебин всех людей, переправившихся через Врако с востока, либо убивают, либо отправляют обратно.

— В это я могу поверить.

— К северу от Зерая, в десяти-пятнадцати лигах вверх по течению, горы подступают к самому берегу реки. Там есть проход — Линшо называется — шириной не более тысячи шагов. Местные жители пропускают через него только за плату, и многие из желающих перебраться с севера на юг страны отдают там все свои деньги. Но ни один из тех, кто хотел бы отправиться отсюда на север, заплатить не в состоянии.

— Так-таки ни один?

— Я вижу, Кельдерек, вы ничего не знаете о Зерае. Зерай подобен голой скале, за которую цепляются отчаявшиеся люди, пока их не смоет волной смерти. У них нет ни домов, ни прошлого, ни будущего, ни надежды, ни чести, ни денег. У нас вдоволь только позора и ничего больше. Однажды я продала свое тело за три яйца и чашу вина. Поначалу мне предлагали пару яиц, но я с трудом выторговала еще одно. Я знала человека, который убил за серебряную монету, оказавшуюся для него совершенно бесполезной, поскольку ее не съешь, на себя не наденешь и не используешь в качестве оружия. В Зерае нет рынка, нет священника, нет пекаря, нет сапожника. Мужчины ловят ворон живьем и разводят для еды. Когда я прибыла в Зерай, здесь не велось никакой торговли, да она и сейчас-то не процветает, прямо скажем. На истошные крики в ночи никто не обращает внимания, и все свое имущество человек носит с собой, ни на миг с ним не расставаясь.

— Но этот дом? У вас есть еда и вино. И тугинда, слава богу, спит в удобной постели.

— Все двери и окна заложены крепкими засовами — вы заметили? Но да, вы правы. Здесь мы живем в сравнительном удобстве, хотя сколько продлится такая жизнь — никому не ведомо, как вы сами поймете, выслушав мой рассказ.

Мелатиса подлила горячей воды Кельдереку в лоханку, отпила глоточек вина из своей чаши и с минуту молчала. Подавшись вперед, она протянула к очагу свои прекрасные руки и медленно поворачивала ладони, словно омывая в тепле и свете. Потом наконец продолжила:

— Говорят, женщинам очень нравится возбуждать в мужчинах желание, и возможно, в других краях это кому-то и впрямь нравится. Я же визжала от ужаса, когда двое мужчин, одинаково мне ненавистных, дрались на ножах за право первым меня изнасиловать. Меня среди ночи вытаскивал из горящей хижины человек, зарезавший во сне моего сопостельника. За неполных три месяца я принадлежала пятерым мужчинам, из которых двое были убиты, а третий покинул Зерай после попытки ударить меня ножом. Как и все немногие, покинувшие город, он ушел не потому, что хотел перебраться в иные места, а потому лишь, что побоялся здесь оставаться… Я не хвастаюсь, Кельдерек, поверьте мне. Хвастаться тут нечем. Моя жизнь превратилась в сплошной кошмар. И укрыться было негде, сбежать некуда. Всего в Зерае насчитывалось не более сорока женщин — уродливые старухи, грязные шлюхи, запуганные девицы, живущие в вечном страхе, поскольку слишком много знают о каком-нибудь гнусном преступлении. И вдруг появляюсь я, жрица-девственница с Квизо, которой еще и двадцати одного не стукнуло. — Она ненадолго умолкла, потом продолжила: — В былые дни на Квизо для ловли брамбы мы использовали живую приманку. Да простит меня бог, теперь мне и в голову не придет такое. Однажды я решила сжечь лицо огнем, но у меня не хватило смелости, как в свое время не хватило смелости служить владыке Шардику… Как-то ночью я была с одним тонильданцем по имени Глаброн, которого все боялись даже в Зерае. Здесь вокруг каждого человека, сумевшего внушить страх к себе, сразу собирается шайка, чтобы убивать и грабить, худо-бедно питаться и оставаться в живых чуть дольше. Они отпугивают остальных от рыбных мест, подстерегают в засаде новоприбывших и все такое прочее. Изредка совершают набеги на окрестные деревушки, хотя обычно добыча столь мала, что шкурка вычинки не стоит. Там ведь и поживиться особо нечем. Люди дерутся и грабят, только чтобы не умереть с голоду. Человек, не умеющий ни драться, ни грабить, ни воровать, не протянет здесь и трех месяцев. Три года жизни в Зерае — изрядный срок даже для самых отчаянных головорезов… В этом конце города, у самой реки, есть таверна. «Зеленая роща» называется — кажется, в честь какого-то заведения в Икете… или в Бекле?

— В Бекле.

— Так или иначе, я никогда не слышала, чтобы в тавернах Икета или Беклы подавали пойло, от которого нападает слепота, или варево из крыс да ящериц. Глаброн взимал с хозяина скудную мзду за то, что не устраивает там погрома и защищает заведение от других таких же бесчинников. Он жаждал славы — пускай хотя бы в Зерае — и находил удовольствие в том, что ему завидуют: что голодные смотрят, как он набивает брюхо, и униженные слышат, как он оскорбляет тех, кого они боятся. И да, что все мужчины вокруг мучаются похотью при виде женщины, которую он держит при себе. «Ты слишком часто водишь меня туда, — говорила я. — Бога ради, разве тебе недостаточно того, что я твоя собственность и что труп Кериола плывет вниз по Тельтеарне? Ну что за радость дразнить костью голодных псов?» Глаброн никогда ни с кем не вступал в споры, уж тем более со мной. Я состояла при нем не для того, чтобы разговаривать, а сам он умел разговаривать не лучше, чем какая-нибудь свинья.

В тот вечер они праздновали успех. Парой дней ранее на берег вынесло утопленника с кой-какими деньжатами, а двое из Глаброновой шайки вернулись из вылазки с овечьей тушей. Бо́льшую ее часть они съели, а остальное обменяли на выпивку. Глаброн напился так, что я испугалась не на шутку. В Зерае человек подвергается наибольшей опасности, когда пьян. Я знала всех врагов Глаброна и ожидала, что вот-вот в таверну заявится один из них или сразу несколько. Там стоял полумрак — лампы у нас редкая роскошь, — но внезапно я заметила двух незнакомцев, вошедших в дверь. Лицо одного почти полностью закрывал поднятый ворот мехового плаща, а другой — здоровенный детина — смотрел на меня и что-то шептал своему спутнику. Их было двое против шестерых или семерых разбойников Глаброна, но я сразу поняла, что сейчас может произойти, и отчаянно хотела убраться из таверны.