Шардик

Проснувшись среди ночи, он вышел наружу и увидел другого мужчину, сидевшего с поджатыми ногами у низкого костра. Довольно долго Кельдерек сидел рядом, не произнося ни слова, но в конце концов показал рукой в сторону ручья и спросил: «Зерай?» Мужчина кивнул, вороша веткой угли, потом ткнул пальцем в него и повторил: «Зерай?», а когда Кельдерек в свою очередь кивнул — коротко хохотнул и с нарочито испуганным видом оглянулся, изображая человека, убегающего от преследователей. Кельдерек пожал плечами, и больше они не разговаривали, так и сидели у костра в молчании до самого рассвета.

Тропы рядом с ручьем не было, и они с тугиндой следовали вдоль русла, с трудом пробираясь через густые лесные заросли. Вытекая из леса, ручей сбегал каскадом по крутому скалистому склону. Кельдерек остановился на краю откоса и обвел взглядом равнину внизу. Примерно в лиге слева тянулась на восток горная гряда. Скользнув по ней глазами, он различил далеко на востоке тонкую серебряную полоску, тускло поблескивающую в солнечных лучах, и показал рукой:

— Должно быть, это Тельтеарна, сайет.

Тугинда кивнула, и чуть погодя Кельдерек добавил:

— Вряд ли владыка Шардик сумеет до нее добраться. Если мы его не отыщем, когда доберемся до реки, то никогда уже не узнаем, что с ним сталось.

— Мы найдем владыку Шардика — либо ты, либо я, — ответила тугинда. — Мне был сон.

Несколько мгновений она напряженно всматривалась в юго-восточный горизонт, а потом первая двинулась вниз по склону, петляя между валунами.

— И что же вы видели, сайет? — спросил Кельдерек, когда они остановились передохнуть.

— Да ничего. Думала, может, хоть дым Зерая разгляжу вдали, но, разумеется, с такого расстояния ничего не увидишь.

Действительно она не поняла вопроса или просто притворилась, сказать было трудно, и Кельдерек решил больше про Шардика не спрашивать.

У подножия склона простиралась широкая топь, и они измазались в грязи по колено, пока пробирались вдоль ручья между мочажин и тростниковых зарослей. Кельдерек принялся воображать, будто он, как герой какой-нибудь старой сказки, заколдован и постепенно, день за днем, превращается из человека в животное. Начались изменения сразу после переправы через Врако и незаметно происходили и сейчас, когда он брел, словно дикий зверь, через суровый край, где оказался не по своему желанию и где у людей нет имен, а у селений — названий. Он мало-помалу терял дар речи и уже мог часами не только молчать, но и вообще ни о чем не думать: человеческое сознание в нем сузилось до крохотной точки, как кошачий зрачок на ярком солнечном свету, а жизнь его, продолжавшаяся по чужой воле, стала просто бессмысленным существованием в ожидании смерти. Человеческого стыда и раскаяния он теперь почти не испытывал, зато остро чувствовал все больные места на теле под задубевшей от пота одеждой.

Через несколько часов топь кончилась, и они наконец вышли к проселочной тропе, а потом и к деревне — единственной, попавшейся Кельдереку на пути к востоку от Врако и самой нищей и захудалой из всех когда-либо виденных. Они отдыхали на подходе к ней, когда мимо прошагал мужчина с вязанкой хвороста. Оставив тугинду сидеть на обочине, Кельдерек поспешил за ним и, догнав, спросил дорогу в Зерай. Мужчина указал на юго-восток и ответил на бекланском:

— Полдня пути, до темноты не успеете. — Потом бросил взгляд на тугинду и проговорил приглушенным голосом: — Бедная женщина… ну куда ей такой в Зерай тащиться! — Должно быть, Кельдерек посуровел лицом, ибо мужчина торопливо добавил: — Не мое дело, конечно… просто она выглядит неважно, вот и все. Легкая лихорадка, видать…

И тотчас зашагал дальше со своей ношей, словно испугавшись, уж не сболтнул ли чего лишнего: ведь в здешних краях у многих прошлое сидело острой занозой в сердце и необдуманное слово было подобно неверному шагу в кромешной тьме.

Едва они приблизились к крайним хижинам — тугинда тяжело опиралась на руку Кельдерека, — путь им преградил устрашающего вида мужик: грязный, хмурый, с синими татуировками на щеках и костяной булавкой длиной с палец в ухе. Он не походил ни на одного из людей, виденных Кельдереком среди разноплеменных толп на рынках Беклы. Однако заговорил он на невнятном, ломаном бекланском, обходясь весьма ограниченным словарным запасом.

— Идти откуда?

Кельдерек махнул рукой на северо-запад, где уже клонилось к закату солнце.

— Деревья наверху? Пройти через все деревья?

— Да, мы пришли из-за Врако, направляемся в Зерай. Давай избавлю тебя от беспокойства, — сказал Кельдерек. — Взять у нас нечего, а эта женщина, как сам видишь, уже немолода. Она изнурена.

— Больная. В деревьях наверху много болезни. Не садиться здесь. Уходить.

— Она не больна, просто очень устала. Прошу тебя…

— Не садиться! — яростно рявкнул мужик. — Уходить!

Тугинда собиралась заговорить с ним, но он вдруг повернул голову и издал резкий призывный крик. Из-за хижин начали появляться другие мужчины.

— Баба больная! — проорал татуированный мужик на бекланском, а потом разразился тирадой на незнакомом языке.

Селяне согласно закивали, восклицая: «Да! Да!» Через несколько мгновений тугинда, отпустив руку Кельдерека, повернулась и медленно двинулась назад по дороге. Кельдерек зашагал следом. Когда он с ней поравнялся, в плечо ей ударил камень, и она пошатнулась, тяжело наваливаясь на спутника. Второй камень упал в пыль у них под ногами, а третий попал Кельдереку в пятку. Позади раздались громкие крики. Не оборачиваясь, Кельдерек низко нагнул голову, одной рукой обхватил женщину за плечи и полупотащил-полупонес ее обратно по тропе.

Удалившись на безопасное расстояние от деревни, он усадил тугинду на траву у обочины и сам сел рядом. Она вся дрожала и дышала прерывисто, но немного погодя открыла глаза, привстала с земли и, посмотрев назад, прошептала:

— Чтоб вас разорвало, чертовы ублюдки! — Потом, встретив ошарашенный взгляд Кельдерека, она рассмеялась. — Разве ты не знал, Кельдерек, что в известных обстоятельствах все бранятся распоследними словами? Ну и когда-то у меня были братья. — Тугинда прикрыла глаза ладонью и пошатнулась. — Впрочем, мужлан прав: мне действительно нездоровится.

— Вы с утра ничего не ели, сайет…

— Ладно, ничего страшного. Надо отыскать место для ночлега, и завтра мы доберемся до Зерая. А там, думаю, мы найдем помощь.

Побродив вокруг, Кельдерек наткнулся на груду нарезанных кусков дерна и из них соорудил укрытие, где они и улеглись, прижавшись друг к другу, чтоб согреться. Тугинда спала беспокойным горячечным сном, бессвязно бормоча что-то про Ранзею, Шельдру и палые листья, которые нужно смести со Ступеней. Кельдерек лежал без сна, мучимый голодом и болью в зашибленной камнем ноге. «Скоро я окончательно превращусь в зверя, — думал он, — и тогда буду легче переносить телесные страдания». Он долго следил за медленным движением звезд по небу и в конце концов тоже заснул.

Вскоре после рассвета, опасаясь деревенских жителей, Кельдерек разбудил тугинду и повел прочь сквозь низкий туман — такой же белый и холодный, как туман, сквозь который недавно вели на казнь Эллерота. Тугинда, совсем ослабшая, почти висела у него на руке, тяжело задыхалась и останавливалась передохнуть через каждые несколько десятков шагов, пройденных неверной поступью слепой нищенки, — у Кельдерека сердце разрывалось от жалости при взгляде на нее и душа холодела от страха, словно при виде небесного знамения, предвещающего беду. Тугинде, как и любой другой женщине из плоти и крови, были не по силам тяготы путешествия по столь диким и опасным краям. Как любая другая женщина, она могла заболеть и даже умереть. При этой мысли Кельдерек внезапно осознал, что всегда, даже в Бекле, он безотчетно ощущал сострадательное присутствие тугинды, надежно ограждающее его от сокрушительной истины божьей. Он, самозванец, украл у нее все — самого Шардика, ритуальное служение, власть и народное почитание. Все, кроме незримого груза ответственности, лежащего на законном посреднике Шардика, и глубокой внутренней убежденности, что такая ноша не по плечу никому, кроме нее. Именно тугинда последние пять с лишним лет несла духовное бремя, которое он своим жестоким обращением с Шардиком сделал для нее вдвое тяжелее. Если сейчас она умрет и никого не останется между ним и божьей истиной, он за недостатком мудрости и смирения все равно не сможет занять ее место. Он разоблачен во всех своих притязаниях, и теперь фальшивому королю-жрецу остается не искать смерти от Шардика, коей он недостоин, а, подобно таракану, убегающему от света, забиться в какую-нибудь темную щель в этом богом проклятом краю и там ждать смерти от болезни или насилия. Судьба же Шардика останется неизвестной: вдали от человеческих глаз он бесследно сгинет, как громадный валун, что с грохотом скатывается по склону горы, круша все на своем пути, и успокаивается наконец в непроходимом дремучем лесу далеко внизу.