Луна, луна, скройся! (СИ)

Понятные же мне рукописи вовсе не содержат столько откровений, сколько обещал мне Твардовский-Бялыляс. Одни описывают тайных божеств Европы, чудом уцелевших после тотальной христианизации, другие живописуют картины их мести или падения, третьи делятся сплетнями о жрецах и жрицах, четвёртые толкуют об обрядах. Ничего из этого меня не интересует. Среди описанных сущностей нет той, что надела на меня ожерелье из серебряных монет, и тем более нет ни слова про её жрецов и их чудесные способности. Когда мне надоедает читать всю эту премудрую чушь, я решаю поискать копию предсмертного труда Айдына Угура — не может так быть, чтобы у Марчина не лежал хоть один экземпляр. Понятное дело, разгадать шифр я не сумею, если об него поломали зубы люди поумнее меня, но хотя бы одним глазком посмотреть хочется.

Какое счастье, что Марчин имеет обыкновение помечать рукописи! Если бы не скромная надпись «Айдын Угур», то сшитую в тетрадь стопку листков, покрытых непонятными для меня греческими значками, я бы просто отбросила в сторону. Но надпись на месте, и я бережно кладу великий труд на столик перед собой. Нельзя сказать, что я не знаю ни одной греческой буквы — я встречалась с ними на уроках алгебры, геометрии, физики и химии. Вот, например, альфа. Читается как «А». Бета — то ли «Б», то ли «В». Гамма, дельта, эпсилон, тау… кажется. Интересно, а если это — какое-нибудь длинное заклятие? Я сумею вызвать дьявола, если прочту его вслух? Я пытаюсь, но половина букв мне неизвестна и немного мешает отсутствие пробелов. Я пробегаюсь между стеллажами с обычными книгами, зная почти наверняка, что Марчин пытался использовать греко-польский словарь — вряд ли он интересовался греческим до столкновения с рукописью господина Угура и вряд ли не заинтересовался, получив её копию в бледные руки. Да, вот он, словарь. Где взять карандаш и чистую бумагу, я уже знаю.

Нет, я не ставлю целью прочитать сразу всё. Моему любопытству хватает первой страницы. Я тщательно переписываю латиницей всю эту греческую белиберду — на это уходит минут пятнадцать, и вот я сижу, довольно созерцая результат.

Ну да, чем только не займёшься от скуки.

— Ну что, дорогая, вызовем рогатого? — торжественно вопрошаю себя я и так же торжественно отвечаю:

— Немедленно!

Подумав, я вычерчиваю на чистом листе бумаги подобие пентаграммы — так, для атмосферы — становлюсь в позу Страшного Чёрного Мага, растопырив, то есть, пальцы на одной руке, и мрачно, зловеще принимаюсь читать:

— Мэ Ко Нэс Ро Ма Джа Нэ На Сар…

Не может быть.

Не может быть.

Не может быть!

Я застываю соляным столбом, поражённая своим открытием.

Не может же быть так просто, да? Ведь не может?

Но, чёрт спляши на моей могиле, мне известен этот шифр с детства. Более того, он известен миллионам так шести граждан Венской Империи.

Я пробегаю глазами «заклятье», мысленно расставляя пробелы и знаки препинания. Да, некоторые слова непонятны, а некоторые угадываются при усилии и размышлении, но рукопись — крест могу целовать — написана на цыганском языке.

«Я, тот, кто среди цыган известен как Минайка Обманщик, а в Турции прославлен под именем Лунный Свет Удачи, великий колдун и гроза колдунов, тайный советник вельмож и купцов, ставлю эти письмена, потому как чувствую, как смерть встала за моим плечом и трясёт бородой от затаённого смеха…

…Как великий Бог того захотел, я увидел этот свет в семье кузнеца по имени Митко-Эмир, сына Чёрного Нички, сына Чёрного Джоро, из рода цыгана по имени Рув, и жены Митко-Эмира, Ганиты. Маленьким мальчиком я был так разумен, как будто родился во дворце султана, и сам выучился понимать письмена мусульманские и христианские. Я также помогал своему отцу в кузнице и получил ремесло кузнеца. С годами я умножал свои знания как только мог…

…Когда моя жена умерла с моим ребёнком в животе, горе моё было так огромно, что я не мог больше видеть стен родительского дома и лиц родных. Я уехал в Измир. Как великий Бог того захотел, очень быстро я стал сильным колдуном, моя сила превосходила и превосходит ныне всех еврейских, греческих и армянских колдунов, а турецких никогда не существовало, поскольку турки глупы и слепы, что я видел в течение всей своей жизни. Помогая вельможам и купцам в делах, требующих большой удачи и большой тайны, я сумел разбогатеть. От скуки я стал путешествовать по христианским землям турецкого султана, и узнал с большим изумлением, что есть ещё волшебство и сила, неподвластные мне. Эту силу забирали себе священники нечестивых божков, чья жизнь — тайна и для мусульман и для христиан, поскольку и те, и другие непременно уничтожили бы и божков, и их священников. Я стал изучать это новое волшебство…

…Что же я увидел под конец своей жизни? Не было ни одного нечестивого божества, которое могло бы жить без вещи, которой поклонялись. Одни из божков живут в статуях из дерева или камней, другие — в деревьях и камнях, созданных природой. Тогда я понял, что они созданы людьми и смертны, как люди, хотя срок их долог. Я пожелал создать своего божка, поскольку мне было интересно это. Я не знал точного способа, и я искал во тьме и ощупью, используя равно свои познания и догадки. Четыре года я делал попытку за попыткой, и сделал божка. Я хотел, чтобы моё божество, мой тайный демон был похож на страшную Лилит, но я не хотел, чтобы она была так уж страшна. Я назвал дитя своего колдовства Айнур, что значит Лунный Свет, и поместил её в ожерелье из маленьких лунных дисков. Я сам выковал их из серебра и соединил в украшение для женской шейки. Вещь не может иметь разума, а божеству такой разум нужен, чтобы внимать просьбам и дарить волшебные силы. Поэтому в вещь силы, как я обнаружил, надо поселить дух человека. Я нашёл рабыню, северную красавицу с голубыми глазами, умирающую от болезни, которую цыгане называют «суховей», и выкупил её очень дёшево. Особенность болезни «суховей» в том, что от неё из больного с кашлем выходит его кровь. Эту кровь я собирал и смазывал ею моё ожерелье, и всё время, что рабыня умирала, рассказывал ей о том, какова будет её новая жизнь и чего я жду от неё, и читал заклинания над ожерельем. Рабыня слушала меня, хоть и никогда не отвечала. Наконец, я увидел, что она умирает и дух её готов отлететь. Тогда я поднёс к её губам ожерелье — новое вместилище её разума — и поймал им её последний вздох. Я стал первым, кто изготовил божество, живущее в маленьком предмете, в предмете, который священнице — а я решил, что то должна быть женщина — надлежит всегда носить на себе, чтобы иметь возможность ходить туда, куда ей заблагорассудится, в то время как священники рукодельных божков не могут отъезжать от них далеко, и сила их и жизни слабеют вдали от предметов силы. Увы, я не нашёл ещё способа пробудить мою голубоглазую Айнур и не могу ещё знать, какими силами она способна оделить верных ей; ведь во многом я действовал наугад, и волшебство это было мной изучено и охвачено отнюдь не во всей величине. Но я знаю точно, что, как и всем рукотворным божкам, ей понадобятся не меньше, чем два священника, один живой, а другая мёртвая, или наоборот, и что её разбудит цыганский танец. Я так решил, потому что хочу, чтобы эта сила служила цыганам, моим людям, которых все всегда полагают за маленьких и бессильных. Пусть моя Айнур помогает им, и потому, остерегаясь, чтобы каждый не сумел изготовлять божков, я оставлю верный секрет новой тайной силы цыган при себе и унесу его в могилу, и поможет мне в этом великий Бог, сделавший так, чтобы все другие люди утратили это знание. Ты же, цыган, сумевший понять мои письмена, а я верю, что ты придёшь, ищи, найди и покори мою Айнур. Ты знаешь теперь достаточно.»

Вот и вся великая жреческая тайна.

Вот и вся избранность жреческой касты.

Я трогаю серебряный ошейник, провожу кончиками пальцев по прохладным звеньям. Я даже не думала, что у неё есть имя, у голубоглазой богини, подарившей мне власть над смертью императора вампиров, и теперь ещё раз пробую его на язык:

— Айнур. Айнур. Здравствуй, Айнур.