Тёмное солнце (СИ)

Лаитан, в последний момент вырванная из мыслей о скорой смерти, слышала слова Моры, но ей казалось, что такими благими поступками обычно мостила себе дорогу только Империя. До этого момента. Сейчас, ошалевшая и потерявшая направление, она пыталась понять, когда же наконец ей дадут спокойно умереть и перестанут мучить ранами, проклятиями, дележом и постоянным использованием, будто старую тряпку.

— Отпусти, — спокойно сказала она властелину. — Пусть все кончится здесь.

Её не послушали, вытаскивая обратно под отборные ругательства северянина. Его ученица и женщина молча скрылась в тумане, наверняка намереваясь вернуться с новой порцией добра и обожания. Лаитан взяла такая злость, что она лично готова была откусить руки Морстену, а потом забить ими его до смерти, окончив начатое ее предшественницей дело.

— Как же вы мне все надоели, — выбравшись на мост, зарыдала она, размазывая по лицу горячие стыдливые слезы. — Как же вы все мне надоели со своими предназначениями. Каждый из вас, ленивых, самодовольных, требовательных и эгоистичных идиотов, пинающих меня к моему концу. Как будто я сама не знаю, для чего рождена! — зло закричала она, разрезая туман голосом. И он, казалось, отступил в ужасе, когда с губ Лаитан сорвались эти слова, полные обиды, ненависти, злости на судьбу и жалости к самой себе. — Оставьте вы меня в покое, деритесь за власть сами, сидите на тронах, спасайте все это, — она махнула рукой в сторону, едва снова не свалившись вниз. — Ненавижу! Ненавижу все это!

Лаитан закрыла лицо руками и разрыдалась. Истерика от пережитых событий, свалившийся на неё груз ответственности и осознания себя вещью в руках тех, кто сильнее и умнее, настолько допёк ее душу и сердце, что сдерживать в себе это стало невозможным. Она могла бы простить себе свою судьбу, свой статус и своё незнание мира за пределами Империи. Она могла бы простить Тьму, ее не нужно было прощать за то, для чего она была создана, простить использование и глупые рухнувшие мечты маленькой девчонки, какой ее и считал Посмертник. Но простить себе себя же она не могла. Подчиняться, годами, сотнями лет жить в иллюзиях и даже не пытаться их разрушить. Счастливо упиваться своей гордыней и силой, не замечая подлости и лжи за спиной. Словно юная дурочка, увидеть в лице единственного и первого человека противоположного пола своё спасение, увидеть интерес к себе, а не к власти и силе — этого она простить себе не могла никогда.

— Лучше бы мне умереть под горой, — раскачиваясь из стороны в сторону и сидя на мосту, шептала она, стирая слезы обиды. — Чем умереть сумасшедшей седой старухой ради тех, кто готов сам по кускам швырять меня на алтарь своих амбиций и желаний. Лучше бы мне умереть еще пять тысяч лет назад, чем жить и видеть, во что превратилась мечта о новом доме…

— Встань, Лаитан, — протянул ей руку Морстен, скривив губы. Нет, он не испытывал презрения, понимая, пусть и не полностью, состояние Медноликой. Но молчание Замка и действия Моры не оставили выбора. Пожертвовать остальными он еще мог, но не ею. — Вставай. Осталось немного. Я удержу эту дикарку, которая решила, что знает, как лучше.

«Даже я не знаю, как лучше, — подумал он, замерев с протянутой рукой. — Даже Замок и сама Тьма, хоть некоторые думают, что ее не существует, и те не знают этого. А какая-то девчонка — знает. Свет ей в дышло!»

Морстен прислушался к звукам в тумане. Кажется, Мора оставила попытки убивать остальных, и туман редел. Стекло бывшей влаги внизу блестело все сильнее, и сквозь белые полотнища дымки проступали кровавые пятна упавших вниз и разбившихся насмерть.

— К дьяволу ненависть, — воспользовался старым словом, всплывшим из памяти Варгейна-Замка, Гравейн. Кажется, оно означало какого-то зловредного духа или бога. «Почти как я, — подумал он, но поправился: — Нет. Я справедливее и мне не нужна чужая свобода». — Слышишь, Литан? Тут речь идёт уже не о власти или тронах, будь они прокляты. Дело в спасении всех этих бесконечных полчищ людей, которые даже не знают о том, что их ждёт. А когда узнают, будет поздно. Но я не взываю к твоей жалости, потому что сам ее не испытываю…

В сознание попытался ворваться голос Креса, но Морстен, сжав губы на мгновение, выкинул его из головы. И продолжил, глядя горящими глазами на затихшую Лаитан.

— Я прошу пройти путь до конца. Как его прошёл бы я, или Замок, или твой отец, — слова выстраивались сами по себе, гладко и красиво, чего от себя Тёмный не ожидал. Но если от этого она встанет, перестанет плакать, и пойдёт дальше, сойдя с чёртова моста, то оно и к лучшему. — Мне жаль тебя. По человечески жаль.

Тёмный властелин сделал шаг, приблизившись к Медноликой, и наклонился к ней, чтобы помочь подняться на ноги.

— Опять ты, господин, удумал какую-то несусветную чушь, — проворчал шаман, сплёвывая на камень моста кровавую слюну. Посмотрев на кровь, тхади усмехнулся. — Не видишь, ей и так плохо.

«Морстен, мать твою солеварку, — пробился сквозь все заслоны Замок, и в его голосе звучали неподдельные злость и страх. Или ненависть? — Что ты творишь, незаконнорождённый плод союза тхади и уккуна?»

«Отстань, — коротко ответил Гравейн. — Если ты пришёл разыгрывать из себя любящего папочку, то опоздал, моим воспитанием нужно было заниматься раньше. Лет так четыреста назад. Лучше найди и заблокируй Мору. Пока она не разнесла мост и не угробила остатки наших сил».

«Откуда ты… — Замок сделал паузу, и спокойно продолжил: — Времени почти не осталось. Ты прав, в кои-то веки, сынок, с родство можно обсудить и потом. Надеюсь, ты не хочешь поместить свою шрамированную задницу в трон, о котором говорила Ли… Лаитан?»

«Обсуди это с ней, если очень хочется, — Гравейн утёр слезы с лица Медноликой, несмотря на ее слабое сопротивление. — Но у меня уже есть один трон. Больше мне не нужно».

«Ты-то и в него садился два раза, — кисло усмехнулся Крес. — Ладно. Вижу, что не ошибся в тебе».

Лаитан опустила голову, втянув ее в плечи, которые мелко подрагивали от сдерживаемых рыданий. Она рассматривала покрытие моста невидящим взглядом, а внутри билась такая горечь и обида на все, что случилось задолго до ее рождения, что это чувство разрывало душу на мелкие части. Одиночество, глубокое и постылое, как ветры Замка в ночные часы, выхолаживало сердце, замедляя его стук. Оно переполняло ее, разбиваясь огромными волнами о скалы рёберного каркаса, будто океан, застывший внизу, подарил ей свой отголосок рёва внутри. Хотелось встать на четвереньки и завыть на луну, словно бродячая сука шакалов юга, а потом начать рыть лапами землю до тех пор, пока злость и страх не уместятся в этой яме, чтобы потом можно было закопать их и улечься сверху, дожидаясь своей смерти.

Слова северянина резанули по каркасу льда, будто острый луч оружия в руках Креса, когда тот сжёг лианы на теле Литан. Разлетевшись в стороны, сверкающие осколки зазвенели вокруг, обнажая нечто глубоко спрятанное, тщательно оберегаемое от чужих взглядов и настолько личное, что оно казалось комком новорождённого дитя в руках матери. Дрожащее, нежное и беззащитное, что отчаянно хотелось укрыть его, спрятать снова и защищать своим телом от любых попыток даже взглянуть на это.

Медноликая утёрла остатки слез тыльной стороной ладони, отодвинув руку Морстена в сторону, а потом, не поднимая взгляда, чтобы снова не разреветься, на сей раз уже от облегчения, тихо сказала:

— Я бы все равно дошла до конца. У меня нет выбора, северянин.

Стараясь не показать, как сильно ее задело упоминание Литан из прошлого, она неуклюже поднялась на ноги, ухватившись за руку Морстена, в последний момент успевшего схватить Лаитан за запястье и не дать ей упасть с моста, оступившись снова.

Она мельком взглянула на лицо Гравейна, уже не напоминавшее ей Креса ничем, кроме взгляда таких же черных глаз и линии скул на усталом лице, опустила плечи и пошла вперёд, пошатываясь и тихо всхлипывая. Впереди ждала участь, отведённая ей еще до рождения. Горькая и ясная, как рассветное небо летом. Смерть или жизнь, долг или честь, совесть или бессовестное предательство — все потеряло смысл уже давно. Остались только надобность и цель. Даже если бы Лаитан сейчас хотела что-то изменить, у неё бы это не вышло. Люди надеялись на своего капитана в прошлом. Люди смотрели на неё с надеждой в настоящем.