Ворон

Прошло, как показалось Хэму, мучительно много времени, и про себя он стал роптать: «Надо ли было идти на этот плачь? Тут же явно колдовство — мы пробираемся здесь уже не одну версту, а его слышно так же, как и вначале!»

Эллиор молвил:

— На самом деле, мы прошли лишь одну версту. Ведь, из-за преград, мы, все время, на одном месте топчемся…

Где-то над сплетенными кронами дождь усилился, и теперь тяжелые капли летели беспрерывной чредою, и все вокруг сильно гудело. Временами начинал выть ветер и тогда стволы принимались отчаянно скрипеть; и это почти в полном мраке — было жутко. Тогда Эллиор произнес несколько эльфийских слов. Вокруг их тел засияли серебристые ауры, а окружающие деревья, заскрипели еще больше; раздался треск, и, если бы путники не успели отскочить, так несколько крупных ветвей, которые с грохотом вырвались из общей массы, непременно придавили бы их. Так шли они довольно долгое время, а окружающий мрак клубился на пределе этого серебристого света, плыл там неясными, вселяющими ужас образами…

Но вот, наконец, увидели они какое-то смурое пятно, которое в обычную ночь и было бы тьмою, но в этой вековечной черноте, все-таки выделялось.

При их приближении, в этом тусклом пятне, что-то передернулось, а детский плач, который именно из этого пятна и слышался, резко оборвался. Еще несколько шагов, и вот деревья расступились и выпустили их на поляну.

На поляне этой не было никакой травы, земля было совершенно черная, и рыхлая. Землю, пронизывали сотни темных корешков, которые бугорками выделялись под ногами идущих, и было на их мокрых поверхностях очень тяжело удержаться. Поляна имела форму яйца, метров сорока в поперечнике, в одной из ее сторон высилось что-то престранное, уродливое. Это был твердый, покрытый бессчетными гладкими наростами клубок древесных мускул; в нем зияли непроницаемо черные провалы, до отвращения похожие на пустые глазницы, высоты в нем было метров под десять; иногда из его глубин раздавался какой-то глухой, похожий на стон звук.

Хэм оглядывался, высматривая того кто плакал. Но первым его увидел Эллиор; и позвал:

— Иди сюда, тебе нечего бояться, маленькая. Мы пришли, чтобы вывести тебя из этого леса.

И тут из стены деревьев вышла девочка лет семи. Личико ее было заплаканное, в глазах блистали слезы, была одна бледна — видно, что устала и давно не ела; светлые ее волосы сбились, платьице в нескольких местах было разодрано ветвями, грязно — она дрожала, плакала — и от холода, и от страха.

— Зачем вы пришли? — прошептала она.

— Вывести тебя отсюда, — молвил Эллиор, и протянул ей руку.

Тут девочка опять отступила к краю поляны, спиною уперлась в один из могучих стволов. По щекам ее катились слезы, она кричала:

— А я не хочу идти с вами! Слышите: не хочу! Возвращайтесь вы туда, откуда пришли! Я не хочу возвращаться в тот мир…

Тут все вспомнили, про сожженный город, и Эллиор говорил:

— Да — мы видели, что стало с твоим домом… Мы знаем, от кого ты бежала… Мы не оставим тебя одну… Быть может, ты вырастишь среди лесных эльфов — наш король принимает таких сироток, как ты…

Тут девочка со злобой, стремительно, задыхаясь, стала выкрикивать:

— Идите прочь! Не хочу видеть вас: никого, никого! Знайте, что я сама бежала из города в лес! Да — как только он начал гореть, я в душе молилась, чтобы эти мерзкие орки перебили всех этих тупых людишек, а, прежде всего — мою мамашу и папашу! Знайте, что в нашем городе был закон: каждая женщина становится супругой и рабой мужа — он может делать с ней что хочет — бить, унижать — так все и было!.. Женщин держали в кандалах, но они и не пытались сопротивляться… Как же я рада, что этих идиотов перебили орки! Ни мерзких мужчин, ни тупых женщин не жалко — надеюсь, что всех, всех их перерубили!.. И вот я бежала в лес; я нашла эту поляну — я молила Его, чтобы он принял меня — но он не хочет!.. Я, все равно, отсюда не уйду. Я умру и мой прах все равно сольется с этими корнями! Слышите: не уйду, не уйду!

— Вот так да! — произнес Хэм. — А я и не знал, что в неделе пути от наших Холмищ есть такой город… Но ты послушай: не все же живут так как вы. Кого ты раньше видела, кроме этих жителей, да орков? Но есть, ведь, истинная жизнь; и поверь — предназначение человека не в том, чтобы отдавать себя в жертву древесным корням…

— Не знаю, о какой такой жизни вы говорите! — выкрикнула девочка; в глазах ее сверкнула настоящая ярость. — Все вы обманываете! Идите откуда пришли, ясно! Не хочу я того мира, ясно?! Мне здесь нравиться, ясно?! Вы то шли, думали, наверно, что я здесь заблудилась, и хочу выйти?! А вот и нет! Здесь хорошо — здесь эти черные деревья стоят века в спокойствии…

Эллиор шагнул к ней, и стал говорить что-то нежным голосом, и вот заплакал… Девочка, увидев его слезы, сама перестала плакать, проговорила:

— Так хорошо было, пока вы не пришли, так спокойно…

Тут зарокотал Мьер:

— Мы слышали с какой тоской ты рыдала! Тебе было жутко — умирать не хотела, потому что вся жизнь еще впереди. А теперь — плач, вырывайся, а умирать в этой жути мы тебя не оставим! Волей или неволей — пойдешь!

Эллиор попытался было остановить оборотня, да было уже поздно: конечно, не надо было говорить с девочкой таким тоном — конечно, любые повеления были ей отвратительны. Она побледнела больше прежнего, и тенью среди деревьев метнулась.

— Не разбегайтесь!.. — выкрикнул было Эллиор, да было уже поздно.

Первым ринулся Мьер: Хэм ясно видел, как первые стволы, между которых он непременно должен был бы застрять — сами расступились, заманивая куда-то…

— Стой, Мьер! — с этим криком бросился за ним Эллиор; ну, а Хэму крикнул через плечо. — Ты оставайся на поляне!

Хоббит нескоторое время простоял, вместе с Ячуком.

— Ты знаешь, где они сейчас? — шепотом спрашивал Хэм.

— Нет: совсем их не чувствую. — был ему ответ.

На поляне проступил темно-коричневый свет, исходящий от сгустка древесных мускул. Усилился зловещий стон, а корни стали подрагивать, словно вены, по которым растекалась твердая и холодная кровь. Наконец, когда толчки эти стали такими сильными, что Хэм едва мог удержаться на ногах — он бросился бежать. Деревья сомкнулись за спиною хоббита, и он на каждом шагу принялся спотыкаться. В черноте совершенно ничего не было видно, и, когда он налетел грудью на ствол, то понял, что заблудился…

Вокруг Ячука виднелось едва приметное розоватое сияние — но оно, теснимое тьмою, жалось к его телу и совершенно ничего не высвечивало. Хэм шагал с вытянутыми руками, и вот, при очередном шаге, уперся в мокрую, жесткую кору; почувствовал, что она расцарапала его ладони, и жадно принялась сосать кровь. Он поскорее отдернул руку, шагнул в сторону — опять ствол. Резко развернулся, шаг — опять жесткая кора. Шагнул назад — и там теперь высился ствол.

— Ячук, они окружили. Они выйти не дают.

Человечек дотронулся до одного из этих исполинов, да не тут то было: ствол остался недвижимым. Тогда Хэм поставил человечка себе на ладонь, и повел им как свечкой, возле коры; высматривая хоть какой-нибудь выход. Бугристая поверхность тянулось беспрерывною стеною, так что казалось, будто исполинское дерево вывернулось наизнанку и окружило их.

Тогда Хэм поставил Ячука и принялся барабанить по стволу, и кричать:

— Растешь тут сто веков, а шалишь, как какой-то мальчишка!..

Тут со всех сторон раздался затяжной, похожий на безумный хохот скрип. А снизу вскрикнул Ячук:

— Смотри — здесь проход!..

Хэм пал на колени, и увидел, стянутый корнями проход — из него веяло теплым, выжатым воздухом, и казалось, будто и не проход это вовсе, а пасть…

Так-как это был единственный выход — Хэм протиснулся в него. Хоббит полз на карачках, а Ячук — шагал перед ним: в его розоватом сиянии, хоть что-то было видно… Хотя Хэму и не доводилась раньше ползать внутри кого-либо — он все больше верил, что это именно чья-то глотка: мокрые, покрытые плавными выступами стены, исходящее из них тепло, наконец — наполненный неприятным запахом воздух, который волнами налетал на него; вообще, дышать было тяжело — Хэм вдыхал часто и, все равно, воздуха не хватало, голова кружилась. Неожиданно Ячук вскрикнул и… пропал!