Ворон

Однажды он склонился над ними, и когда они провели по его морде своими ручонками — обнажил в ухмылке клыки. Они и до клыков дотронулись, даже и подергали их. Тут один из малышей поранился о край клыка, выступила капелька крови, он заплакал. Тогда Брогтрук отдернулся, почесал в затылке, взглянул на Фалко, который в забытье шептал что-то о море. Брогтрук вновь склонился над малышами, которые, поддерживая своего братика, кричали уже втроем.

— Плохо, плохо, бруг, бруг… — пробормотал орк. — Грязный у меня клык — кровь молодая, может заразиться, заболеть. Плохо, плохо. Я бы устроил ему промывку по нашему, но не выдержит… Брурр… Хватит же кричать!.. Слушай нашу колыбельную:

От такой колыбельной, да еще пропетой по всем правилам — рычащим, злобным голосом, малыши только больше расплакались, ну а Брогтрук схватился за голову и покосился на Фалко — тот все пребывал в забытье, и мог пролежать без сознания еще многие часы…

Тогда орк открыл тот большой, окованный железом сундук, в который были сложены самые значимые из награбленных сокровищ; негромко, ворча стал в нем рыться, и, наконец, нашел подвески. Это были подвески, украшавшие некогда платье прекрасной девы из маленького, уже оставшегося в пепелищах городка. Они были по настоящему красивы: выполненные, должно быть, эльфами, а затем, каким-то образом в этот городок попавшие: то были тоненькие золотые цепочки в окончании которых белые и легкие, словно лебеди, красовались корабли.

И он проковылял к плачущим младенцам, склонился над их колыбелью, и стал раскачивать над ними один из корабликов. Раскачивал он его слишком сильно, и только напугал их — и они больше расплакались. Тогда Брогтрук стал раскачивать плавно, и приговаривал:

— …Вот плывет кораблик!.. Елфов! Плывет, плывет… а тут мы его — Бух! — с этими словами он уткнул когтем в корабль, и стал его опускать к младенцам, показывая, что «елфийский корабль потоплен Брогтруком».

Малыши прекратили плакать; один из них улыбнулся; издал звук: «Уа!» — ударил маленькой свой ладошкой по кораблику, и тот, к восторгу его братьев, вновь принялся раскачиваться. Они залились звонким смехом, и теперь толкали его ладошками, наблюдали сияющими глазками…

Брогтрук приговаривал:

— Так то их: топи елфов! Бух по нему! Бух! Так ему!.. — тут он, считая, что тем веселит их, разразился отборнейшей бранью, и добавил. — Ну вот пошел ко дну! — после чего опустил кораблик на грудь одного из малышей…

Про ранку он забыл — никакой болезни не вышло, ибо, если и попала, что маленькому в кровь, то кровь была сильна и без труда справилась с этой отравой.

Брогтруку понравилось веселить малышей. До этого он все скучал: перебирал сокровища, точил клыки, ругался… — теперь появилось занятие совершенно для него необычайное; за которым он коротал время и совсем не чувствовал прежней скуки.

Нельзя сказать, что в сердце орка пробудилась вдруг нежность, отеческая забота, или что-то в этом роде; но что-то в самой глубине его все-таки дрогнуло. Он не понимал, что это так начинает колоть в его груди, и почему жирные губы его кривятся в улыбку, когда малыши так задорно начинают смеяться; не понимал он, и почему, не хочется отходить от них, а все слушать и слушать этот смех. Постепенно, он придумал даже нечто похожее на представление, в котором участвовал, как рассказчик он, а, также, всевозможные украшения-фигурки выбранные им из сундука. В представлении этом, рассказывалось про славу орочьего рода, про то, как пошли они воевать с эльфами, как победили и вернулись с добычей, и как праздновали победу. Получилось совсем не страшно, а, даже, смешно — малыши смеялись и над гримасами Брогтрука, и над движеньем фигурок, в его лапах. Орк же, поначалу, уделявший главное место в этом «представлении» — битве с «елфами», и пиру — со временем, все больше внимания стал уделять описанию похода — как они шли, как переходили через равнины, стал описывать «елфийский» город, и с каждым разом описание это обрастало все новыми деталями.

Однажды, он так увлекся, что заговорился, описывая этот город, на целый час. Его речь была довольно сбивчива, временами — бессвязна; было много грубых слов — но, однако ж, его, как прорвало — и описывал, и описывал он стены, башни, виднеющиеся за ними сады; сияющие купола…

В конце концов он совсем сбился, забормотал:

— …Была радуга!.. Нет — эта гадкая радуга только днем светит, и от нее жжет в глазах! Нет — днем мы не могли видеть того города — значит — ночью…

Но, все-таки, в эти минуты Брогтруку казалось, что видел он эльфийский город именно днем, да в такую ясную погоду, что ни один орк не выдержал бы. Он начал было рассказывать, как начался штурм, однако тут что-то похожее на печаль промелькнуло в его глазах. Он еще продолжал водить перед глазами малышей золотистого дракончика символизирующего стенобитное орудие, однако, уже ничего не говорил.

И вот, задумавшись, он припомнил, что, вроде бы, видел нечто подобное ушедшей ночью; что стоял он на холме, созерцал прекрасный город, а время суток… небо было по дневному ясное, солнечное; однако, вместе с солнечным светом уживались и звезды, и было их так много, как бывает только в самые чистые ночи; и радуга была… И еще — он ясно вспомнил, что во сне никто рядом с ним не кричал, и оглядевшись, он увидел изогнувшееся причудливыми формами — то арками, то колоннами плато. За воротам города виделись сады, дворцы, нежные голоса звали его, и он чувствовал себя младенцем — он летел к этим голосам…

Тут Брогтрука встряхнули за плечо, он резко вскочил; еще не пришедши в себя, уставился сияющими, совсем не орочьими глазами на вошедших. А те орки даже испугались исходящего от них света, зажмурились, зашипели:

— Околдовали!.. Околдовали!..

— Кого околдовали?! Болван ты этакий! — прорычал Брогтрук, и оттолкнул столпившихся, (а их было не менее полудюжины) от колыбели.

Орки все еще недоверчиво поглядывали на своего предводителя, однако, вытянулись у стены, а один из них принялся горлопанить:

— Только что рабы в телеге номер семь, один, семь пытались поднять бунт. Одному из негодяев удалось избавиться от кандалов., он завладел ключами, и успел высвободить многих. Подлые рабы пытались бежать, но были остановлены, отрядом номер шесть под начальством меня, Тгабы. Жертвы — одному из наших свернули шею; другому — откусили палец. Несколько ничтожеств были перебиты, так как брыкались; иные — связаны. Удалось бежать только двоим… Но эти мрази долги не протянут. — тут Траба самодовольно усмехнулся. — Они истощены, и не смогут прокормиться. Завязнуть в грязи где-нибудь под этой слякотью!

Разревелись младенцы — их напугали эти злобные вопли. Брогтрук махнул рукою, проворчал:

— Тише же ори, дурень! Иди прочь!

Тгаба взглянул на Брогтрука с удивлением, с испугом, со злобой. Орки зашептались, и слышно было слово: «околдовали». Заговорил Тгаба:

— Но рабы должны быть примерно наказаны — таков порядок!

Брогтрук почесал в затылке, пробормотал:

— Да, да — припоминаю я такой закон…

И тут Тгаба закричал злым голосом:

— Вас околдовали, предводитель! Вы гремите над этими козявками погремушками, как может греметь какой-нибудь мерзкий человечешка, но не наш предводитель! Сегодня мы к вам зашли, мы кричали вам с порога, но вы ничего не слышали, вы стояли перед этим червями на коленях, что-то бормотали — вы были околдованы! Вы бормотали что-то про елфов! Если бы я не дернул вас за плечо, так вы бы и умерли!

Тут морда орка передернулась — выдала, что на самом то деле он хотел смерти Брогтрука; надеялся, быть может, что сможет занять его место.