Вождь

«Остерегайся таких чувств, сын мой», — говорил ему брат Вениамин.

— Браслет украден, — заявил Бун Тап. — Я заберу его.

— И дарин, — добавил мужчина, стоящий слева.

— Мы забираем у тебя мешок, — заключил Бун Тап. — Уходи.

— Это мои вещи, — сказал крестьянин.

— Уходи отсюда!

Мужчина, стоящий справа, вдруг схватил посох крестьянина и замахнулся.

— Уходи, — повторил Бун Тап.

Посох резко опустился, ударив крестьянина по плечу, а затем — по голове. Крестьянин почувствовал, что по виску заструилась кровь.

Мужчина с посохом казался изумленным оттого, что крестьянин еще держится на ногах. «Ты должен научиться сдерживать себя», — говорил брат Вениамин.

Посох вновь взметнулся в воздух, но крестьянин успел перехватить его и вырвать из рук мужчины. Тот отлетел в сторону.

«Если тебя ударят, — говорил брат Вениамин, — отдай этому человеку посох, чтобы он мог ударить тебя второй раз».

Крестьянин протянул посох противнику. Мужчина в изумлении воззрился на него. Затем он захохотал, а вместе с ним и двое других.

— Убирайся, — усмехаясь, сказал Бун Тап.

Взяв посох и закинув за спину мешок, крестьянин вышел из таверны. Горячие слезы струились по его щекам. У таверны он присел на землю, опустил голову и закрыл лицо руками.

Затем запрокинул голову и завыл в отчаянии, глядя на небо между крышами домов. Внезапно вскочив, он вновь вошел в таверну. Бун Тап и мужчины сидели за столиком, играя в танлин. Доска с колышками по-прежнему лежала перед ними, рядом стояли стаканы. Подняв посох, крестьянин проткнул им грудь человека, который ударил его. В удар крестьянин вложил всю силу; посох вошел в тело насквозь и застрял в стене. Крестьянин навалился на Бун Тапа и сломал ему шею, будто кабану. Третий мужчина убежал, пронзительно вопя. За ним никто не погнался. Крестьянин вытащил из трупа посох, забрал свое имущество и вышел из таверны.

Глава 6

Фургоны скрипели, катясь по тропе; воины переругивались, звенели цепи, иногда слышался плач пленниц, привязанных за шеи к повозкам.

Через два дня после встречи с парнем на заснеженной равнине Гунлаки и Муджин догнали колонну и сейчас ждали дальнейших приказаний. Гунлаки снова хотел отправиться в дозор, но его горячую просьбу отклонили, понимая, что он и так слишком много времени провел в седле. Поэтому сейчас ему оставалось только ехать вместе с колонной.

Муджин обнаружил, что Гунлаки чуждается его общества и в последние дни часто оставляет его одного. Гунлаки казался слишком погруженным в собственные мысли. В самом деле, с тех пор, как колонна переправилась через Лотар, он стал вести себя как-то странно. Однако Муджин был терпелив — все герулы умели подолгу ждать. Несомненно, Гунлаки вскоре должен был прийти в себя, стать таким, как прежде, после привычных и простых действий. Муджин не боялся, что Гунлаки кому-нибудь расскажет о его неудаче, непредвиденном конфузе с тем парнем, о том, как его провели, будто зеленого юнца, и о том, что его, Муджина, могли бы убить, если бы не вмешался Гунлаки. Муджин не боялся этого, ибо Гунлаки был не только истинным герулом, но и хорошим другом. В самом деле, через несколько лет Муджин сам стал бы в шутку рассказывать эту историю, предостерегая молодых воинов — историю о том, как Гунлаки спас его, когда Муджин еще был новичком на тропе войны.

Они шли уже несколько дней.

Гунлаки обычно ехал справа от колонны, иногда обгонял ее, или отставал.

На взгляд Гунлаки, повозки, пешие воины и пленники двигались слишком медленно.

Гунлаки огляделся. Птицы терпеливо следовали за колонной, и в последние дни им всегда находилось, чем поживиться. Многие из них так раздулись от пищи, что не могли взлететь. Иногда их ловили собаки. На обочинах дороги белели кости. Самым красивым из пленниц позволили обернуть ноги тряпьем, чтобы они не отморозили себе пальцы — такой недостаток, каким бы незначительным он ни казался, сильно понижал цену рабынь.

На обочине собаки дрались у трупа. Гунлаки часто наблюдал подобные сцены.

Две ночи подряд Гунлаки провел без сна, пожевывая сухой творог; по утрам ему приходилось привязывать себя к седлу.

Несколько раз по ночам, когда колонна останавливалась и разжигала костры, Гунлаки навещал пленниц, прикованных под отведенными для этой цели повозками. Как всякому воину, ему принадлежало несколько пленников, отмеченных клеймом Гунлаки. Пешие воины владели рабами похуже. Когда воину хотелось навестить какую-нибудь пленницу, он еще заранее, днем, вешал ей на шею диск со своим знаком. Иногда Гунлаки имел пленниц так, как женщин своего народа, но чаще, поскольку они были из народа врагов, брал их по-свинячьи, сзади — даже самых привлекательных, которых он высматривал и вешал на шею диски, приберегая себе на ночь. Так Гунаки давал женщинам понять, что они принадлежат герулам и что им теперь предстоит целыми днями ухаживать за скотом, а по вечерам удовлетворять своего господина на ложе из шкур. Конечно, некоторых женщин можно было продать в Вениции — солдатам или увезти на дальние невольничьи рынки. Воины из Вениции имели огненные копья, способные поразить человека с расстояния тысячи ярдов. Герулы не пытались проникнуть за странные, хлипкие на вид ограды вокруг города — они часто видели висящих на ограде мертвых животных.

Гунлаки вспомнил воинов, с которыми сражался весной и в начале лета. Это была настоящая война. Народ, который только что уничтожили близ Лотара, на краю леса, считался родственным тем воинам. Однако эти два народа сильно отличались друг от друга.

Гунлаки огляделся. Неподалеку кружили птицы. Они следовали за воинами до самых вершин Баррионуэво, на север, на равнины, где герулы встречались с воинами народа, родственного жителям земель близ Лотара.

Повсюду виднелись птицы, сидящие на земле и жадно пожирающие падаль. Иногда они сидели совсем рядом с колонной. Гунлаки было неприятно видеть птиц.

Внезапно Гунлаки пришпорил коня, сердито крикнул и двинулся в сторону стаи птиц, собравшейся возле трупа. Птицы хрипло заорали, разлетаясь кто куда, и Гунлаки повернул коня, возвращаясь к колонне. Оглянувшись, он увидел, что две самые наглые птицы вновь подлетают к трупу.

Подобно большинству воинов, Гунлаки терпеть не мог птиц, выжидающих чьей-нибудь смерти.

Колонна приближалась к подножию гор Баррионуэво. Справа, в нескольких ярдах от колонны, Гунлаки заметил женщину. Должно быть, она принадлежала к народу, жившему близ Лотара, ибо герулы не брали в походы своих женщин. Когда они отправлялись в длительные поездки, то брали с собой женщин и детей в фургонах, но в походе все было по-другому. Иногда приходилось перебираться на новые, богатые травой пастбища Баррионуэво. Женщины все время проводили в фургонах. По ночам или перед сражением фургоны ставили кольцом, внутрь которого заводили скот, там же оставляли женщин и домашний скарб. Нет, конечно, эта женщина не принадлежала к народу герулов. Гунлаки тронул поводья, объезжая женщину так, чтобы она оказалась между ним и колонной. Конь шел шагом, и спустя несколько минут Гунлаки заметил, что шея женщины несколько раз обмотана веревкой. Она собирала хинен, вероятно, в пищу погонщику повозки, к которой ее обычно привязывали. Хинен был довольно распространен в этих местах — красивое, яркое растеньице. Оно цвело и давало семена в холодное время года. Зимой лошади охотно искали его, для чего им иногда приходилось разрывать копытами снег. Дикие звери приходили издалека, чтобы найти хинен. Его семена разносились по всей округе, особенно на копытах животных. Герулы и народы, живущие у Лотара, добавляли это растение в пищу. Женщина подняла подол юбки, превратив ее в корзину и складывая туда хинен. Разноцветные растения красиво смотрелись на ткани, их уже было собрано достаточно много. Тогда чего же женщина медлила? Она и так ушла слишком далеко от колонны. Неужели она замыслила побег? Ее икры были весьма аппетитными. Женщина побледнела, заметив Гунлаки. Он уже вытаскивал хлыст из седельной сумки.