Сокол на запястье

— Тетка жива? — оборвала его Радка.

— Умерла прошлой весной. — Ганеш все еще кланялся и насмешливо скалил желтоватые острые, как у хорька, зубы.

— Кто же теперь Мать-Хозяйка?

Мужчина замялся и неопределенно махнул рукой.

— Никто. — его лицо вдруг застыло, а глаза сузились. — Родами теперь правят сыновья. Так что поезжай-ка за мной, женщина, и не задавай лишних вопросов.

— Я лучница царицы! — Радка дернула поводья. Но со всех сторон к ним уже подходили мужчины. Они бесцеремонно разглядывали гостью, цокали языками и отпускали замечания на счет ее оружия. Женщины жались к домам, вид у них был испуганный.

— Я служу Тиргитао. — уже не столь уверенно повторила Радка.

— Это не важно. — снова оскалился Ганеш. — Ты вернулась к своему роду, и я, как отец, приветствую тебя.

«Отец? Какой отец? Что он несет?» — всаднице на мгновение показалось, что все вокруг сошли с ума. Ей с необыкновенной ясностью открылась истина: они не выпустят ее отсюда. Именно потому что она от Тиргитао. Тореты не захотят, чтоб царица узнала об их делах.

Оставалось лишь до поры до времени поддерживать игру и делать вид, будто не замечаешь самых откровенных угроз.

— Что ж. — Радка кивнула и даже попыталась улыбнуться. Ее усмешка получилась не дружелюбнее волчьего оскала, но и этого было достаточно.

Ганеш повел кобылу под уздцы по деревне. Из землянок посмотреть на диковинную гостью выбегали чумазые ребятишки, но матери криками загоняли их домой. У поворота дороги, на плетни, как головы врагов, были насажаны перевернутые горшки, а в пыли крутились собаки, стараясь зубами выкусать у себя блох. Радка хорошо помнила и этот плетень, и горшки, и псиный визг. Правда собаки уже были другие, но и они своим тявканьем рвали душу на куски.

Нет, Радка не собиралась навсегда возвращаться домой. Не хотела даже думать об этом. Опять сырые ноги, голодные зимы и черная работа до рези в пупке. «Спасибо тебе, Ганеш! Ты и никто другой сделал меня всадницей! Подкинул с самого низа едва ли не на верх лестницы, где обретаются достойные люди!» Пускай ей могут снести голову в любой стычке, но пока этого не произошло, «маленькая Радка», «Радка-трусиха», «Радка-сирота» может сладко есть, горько пить и мягко спасть за царский счет, не трудя свои ладони ни чем, кроме кипарисового лука!

Ей надо выбираться отсюда и поскорее! Права была Багмай: у торетов не спокойно. Видно, она, Радка, так и не научится верить людям!

От рода ее матери Сармы осталось не так уж и много семей. На зимнике они жили в четырех длинных домах, плетеные стены которых были обложены дерном, а крыши закиданы вязанками камыша. Судя по тому, что в землянках было сейчас довольно свободно, многие еще не вернулись с кочевий.

Молодежь позабыла Радку, а старики не успели толком запомнить: да, правда, была у Сармы какая-то дочь, но как звали и куда делась… Среди этих чужих людей всадница чувствовала себя неуютно. В тесном кругу сотни Бреселиды казалось куда проще. Там и была ее теперешняя семья. Радка с тоской подумала об «амазонках». Приедут ли они? Будут ли ее искать? Лучница погнала от себя тревожные мысли. Бреселида всегда держит слово.

— Не бойся, — сказал ей Ганеш, указывая на родню. — Скоро они все признают тебя и будут слушаться. Если ты, конечно, захочешь. — от его назойливого смеха девушку передернуло. — Я-то тебя не забыл.

Ганеш откровенно пожирал ее глазами.

«Скотина!» — возмутилась всадница, но вслух сказала:

— Я устала с дороги, завтра поговорим, — а чтоб обезопасить себя хоть на пару часов, добавила, — Я вижу, нам есть о чем толковать. У меня тоже хорошая память.

И пошла в дом.

— У нас женщины не ходят с оружием. — торопливо окликнул ее в спину Ганеш.

— Разве это оружие? — с ленцой пожала плечами всадница, на ходу расстегивая пояс. С акинаком придется расстаться, чтоб не вызывать подозрений, но нож она спрячет под куртку. Если действовать умело, то в ближнем бою он также опасен, как меч.

Ганеш был доволен собой. В последнее время торетки так и льнули к нему: власть делает мужчину неотразимым. Обладание же настоящей всадницей из войска Тиргитао только предаст ему веса в глазах сородичей. А то, что он когда-то избил Радку до полусмерти, так это только к лучшему. Разве женщина забудет первую мужскую руку, которая приласкала ее так крепко?

— Приходи посмотреть на кентавров. — небрежно бросил он в темноту двери. — Мы убили не всех.

Хорошо, что Ганеш не видел ее лица. Рука гостьи сама собой застыла на акинаке. Так вот, что случилось в деревне торетов! Они вырезали кентавров, а потом взяли власть.

Повалившись в углу на охапку соломы, Радка не смогла расслабиться. Ей хотелось немедленно вскочить на ноги и бежать узнать, кто из людей-коней остался жив. Но надо было держать лицо. Вылежав для приличия час, всадница поплескала себе на голову из деревянной бочки у входа в землянку и нарочито медленно поплелась к длинной конюшне посреди зимника.

Ветхие створки дверей, припертые снаружи деревянными шестами, распахнулись, и в конюшню хлынул солнечный свет. Он больно резанул Хиронида по глазам, так что кентавр сморщился и вскинул к лицу руки. Человек-конь стоял, забившись в дальний угол стойла, и не знал, как защититься от ярких лучей.

С тех пор, как его искалечили, он почти все время провел в темноте, и теперь щурился, плохо различая, что творится в солнечной полосе за дверьми. Сколько прошло дней, Хиронид не знал, но чувствовал, что страшная боль, парализовавшая сначала обе задние ноги, а потом скопившаяся в паху и огнем выжигавшая его внутренности, отошла, притупилась, угасла. Как угасли звуки, доносившиеся из-за стены конюшни, запахи, цвета и даже оттенки вкуса.

Теперь ему было все равно, что жевать: сено, овес или объедки с человеческого стола. Еда была только едой. Не пресной, не горячей, не холодной — никакой. Прежде такое случалось, если вместе с клевером сорвешь случайно пух от одуванчика и начинаешь немедленно плеваться. Теперь все, как этот пух, и плеваться нет причин.

Вода перестала отдавать ржавчиной — пойло, как пойло, не лучше и не хуже, чем на лугу. Вода везде вода, что в ручье, что в корыте. И чего он раньше так бесился? Есть крыша над головой. Есть работа. Если ее делать старательно, не будут бить.

Единственным, что, пожалуй, осталось от прежних ощущений, был страх. Он даже усилился, после того, как с Хиронидом случилось несчастье. Люди могут все. Они властвуют над миром, потому что не жалеют ничего вокруг себя. Ни травы, ни деревьев, ни животных. Они пришли с холодными ножами серповидной формы, а унесли их горячими от его крови.

И сразу не стало запахов, а ведь должно было пахнуть и паленым, и кровью, и заскорузлыми в грязи тряпками… Хиронид понял это, когда отступила боль. Теперь даже разогретая на последнем осеннем солнце сосновая стена, потекшая смолой, не радовала его ароматом леса.

— Выходи! — у Ганеша был раздраженный голос.

Кентавр повиновался. Не надо сердить хозяина: этот человек хуже других, он все придумал!

Мерин неуверенно отделился от стены, но тут же прянул обратно в тень. Он не знал, может ли ходить, и не подведут ли его задние ноги. Оказалось — может, и не только ходить — бегать — стоило Ганешу взяться за хлыст.

— Ну и вид у тебя, приятель! — расхохотался мужчина, сняв уздечку с гвоздя.

Хиронид и правда выглядел неважно. Волосы всклокоченные, в соломе, лицо чумазое и бледное, тело грязное, руки в синяках.

— Идем, разомнемся на кругу. — Ганеш накинул на кентавра узду и потянул его к выходу. — Посмотри, крошка, — обратился он к кому-то за дверями, — Я все же думаю ездить на нем верхом, а не гонять в поле. У кого еще есть верховой кентавр? Все будут завидовать. Что скажешь?

Хиронид так хорошенько и не рассмотрел, к кому обращался проклятый торет. Солнце слепило ему глаза. Зато он услышал удивленный вскрик, и внизу у его ног бестолково заметалась какая-то женщина. Она была явно не из здешних: одета, как всадница из Горгиппии. Ее куртка брякала медными бляшками, а дрожавший от возмущения голос срывался в плач.