Багровая заря (СИ)

Всю эту круговерть вдруг заслонила собой другая фигура, внезапно возникшая передо мной как будто из-под земли. Летящее жало меча вошло ей в спину, вышло из живота и вошло мне в живот. Метр ненавидящей стали пронзил мои кишки и вышел из моей поясницы.

— Теперь тебе никуда от меня не деться, детка. Я буду вечно с тобой.

Седая прядь серебрилась в лунном свете, в глубине тёмных глаз мерцали искорки, её кровь смешивалась с моей, мы были насажены на один шампур, как два куска баранины — лицом друг к другу, грудь к груди, живот к животу. Земля качалась под ногами, но её рука поддерживала меня, и по пронзившему нас железу мне передавался пульс её жизни, её поиск, её одиночество. Одной рукой обхватив меня, другой она вынула изо рта сигарету и уронила на землю.

— Здорово нас пригвоздили, да?

Другое чудовище, подскочившее откуда-то из тьмы, уже заносило меч, чтобы снести голову то ли ей, то ли мне; скорее всего, мне, потому что её голова была ему явно не нужна. Мы с ней стояли, как сиамские близнецы, сросшиеся животами, и объединявшей нас пуповиной был длинный узкий кусок железа.

— Аврора! — Кто-то летел к нам с другой стороны, отчаянно пытаясь успеть, а меч был уже занесён. — Аврора!

Она сказала:

— Что ж, неплохой конец, детка. Можно было бы придумать и что-нибудь получше, но и так сойдёт.

Я спросила:

— Что ты ищешь?

— Не знаю, — сказала она. — Покой? Вряд ли. Аделаида стремилась к покою, и она его нашла на гильотине. Любовь? То же вряд ли, потому что железный прут от перил крыльца ранил мне сердце. Теперь ты чувствуешь, каково это — быть насаженной на вертел? Да, неприятно… Дружбу? И это вряд ли, потому что друзья могут предать — это ты тоже испытала на своей шкуре, не так ли? Я не знаю, что я ищу. Да теперь уже и не найду. Может, тебе это удастся.

Меч был занесён, чтобы срубить мне голову и оборвать мою жизнь единственно возможным способом, но её рука упёрлась ладонью мне в лицо и отогнула меня назад, как тот прут в перилах крыльца. И железо, продолжая своё движение по дугообразной траектории, встретилось с её длинной белой шеей. Кровь выплеснулась мне в лицо, и мы упали: я, с головой на плечах, и она, без головы — в одну сторону, а её голова с седой прядью в растрёпанных волосах — в другую. Мы лежали, соединённые железной пуповиной, которая пульсировала:

— Может, тебе это удастся. Может, тебе это удастся. Может, тебе это удастся.

Её рука ещё обнимала меня, а чудовище, увидев, что оно поразило не ту цель, зарычало удивлённо и злобно. Но недолго ему было удивляться: подоспело новое разящее железо и снесло ему голову. Надо мной с победоносным мечом в руке стоял Каспар, мой старый друг, с которым мы стояли в вертикальных ямах-«гробах» в тюрьме Кэльдбеорг, и который не должен был стать врагом.

— Аврора! — закричал он, бросаясь ко мне.

Я лежала с ёкающими кишками, сочащимися кровью, пронзёнными железной пуповиной, по которой в меня ещё втекало может, тебе это удастся; обнимаемая её рукой, я улыбалась светлеющему небу и повторяла:

— Может, мне это удастся. Может, мне это удастся. Может, мне это удастся.

— Аврора ранена!

Я оставалась в сознании, и мне было чертовски больно, когда нас с Эйне укладывали на носилки под светлеющим небом зловонного кладбища-трущобы. Железную пуповину нельзя было вытаскивать: это было бы всё равно что вынуть затычку из бочки, и всё её содержимое вытекло бы. Меня собирались транспортировать вместе с телом Эйне и уже в условиях больницы проводить операцию по отделению меня от моего страшного близнеца. Каспар держал мою руку, гладил по волосам и повторял:

— Держись, старушка… Это пустяки. Главное — голова цела.

Облизнув пересохшие губы, я схватила Каспара за рукав и прохрипела:

— Доложи обстановку…

Склонившись надо мной, он негромко сказал:

— Весь отряд Октавиана, располагавшийся на кладбище, ликвидирован. Наши потери минимальны.

— А Октавиан? Опять ушёл?

Каспар усмехнулся.

— Нет, Аврора, на этот раз мы его не упустили. Готовься раздавать награды.

— Значит, Алекс его накрыл?

— Они загнали его в пустыню. Он убегал с кучкой охранников, но его окружили, и ему пришлось принять бой. Живым он не дался, но и группа Алекса немного поредела.

Я застонала:

— Там же Гриша… Он цел?

Каспар покачал головой.

— Малышу сильно досталось. На нём нет живого места. Его уже отправили в клинику к доку Гермионе, куда сейчас отправишься и ты, старушка.

— Голова Эйне, — пробормотала я. — Надо взять… не забудьте…

— Возьмём, — заверил Каспар. — Не тревожься и не разговаривай.

— Карина… — прошептала я, и меня накрыла коричневая жужжащая пелена.

Утро только начиналось.

Я парила в заоблачных высотах, подо мной мчались кудрявые облака-айсберги, зарумяненные розовыми лучами восходящего солнца, а над головой сияла райская небесная синь. Меня обнимала рука Эйне, а я обнимала её, и мы были по-прежнему крепко соединены железной пуповиной. Ветер свистел в ушах, а внутри пульсировало «может, тебе это удастся».

Гришу, видно, доставили раньше, и Карина была уже в холле клиники дока Гермионы, в накинутом на плечи белом халате, заплаканная. Четверо «волков» несли странное и жуткое существо, наполовину мёртвое, наполовину живое, с четырьмя ногами и двумя спинами, но с одной головой, пронзённое мечом, с окровавленным лицом, в одежде, насквозь пропитавшейся кровью — собственной и чужой. «Маму везут», — то ли услышала Карина, то ли сама догадалась, потому что она выбежала навстречу носилкам, а я с моим обезглавленным близнецом даже не была прикрыта простынёй, и взгляду Карины это зрелище предстало во всей красе. Я ни в коем случае не хотела предстать перед ней в таком виде, но я не знала, что она уже здесь, иначе я бы распорядилась удалить её отсюда заранее. Такую картину было нелегко вынести и людям с крепкими нервами, а Карину, на которую уже свалилось известие о том, что Гриша ранен, это просто подкосило. Она решила, что я убита: она смотрела не на мою уцелевшую голову, а на пронзающий меня меч и на прилипшую к моему телу, пропитанную кровью одежду. Её истошный крик пронзил меня страшнее любого железа, и я бы бросилась подхватить её, если бы не была пригвождена к телу Эйне. Её схватил в свои могучие объятия Цезарь.

— Лапочка, солнышко, не пугайся! С мамой всё будет в порядке, это пустяки… Была бы голова цела, а тело заживёт, — успокоительно говорил он, хотя она не могла его слышать: она потеряла сознание.

— Идиоты, кретины, тупицы, — бессильно ругала я всех окружающих. — Не могли вы, что ли, увести её?.. или прикрыть меня?..

Цезарь куда-то унёс Карину, а меня и тело Эйне переложили на операционный стол. Док Гермиона деловито командовала:

— Два литра крови со сливками и глюкозой. Стерильные полотенца, салфетки, вату. Лазерную установку.

Железная пуповина была перерезана, и мой придаток в виде обезглавленного тела Эйне убрали со стола. Но нужно было ещё извлечь из меня то железо, которое сидело во мне, и я чувствовала, что будет море крови: для того и были все эти кипы полотенец и салфеток. Резервуар блендера с коктейлем поднесли к моему рту.

— Пейте, Аврора, — сказала док Гермиона.

Она заставила меня выпить всё до дна, и мне так захорошело, что я даже почти перестала чувствовать боль. Меня накрыла волна всеохватывающей любви, и я признавалась в ней всем, кого видела перед собой: доку Гермионе, её ассистентам, облачённому в медицинскую спецодежду Каспару, который не отходил от меня и держал мою руку.

— Каспар, старина, как я тебя люблю… Ты мой самый лучший друг… Док, вы — супер… Если бы не ваши зубки, я бы сказала, что вы — ангел… Ребята, вы молодцы… Вы здорово работаете… Карина! Карина, детка моя… Где она, что с ней? Как она?

Каспар, склоняясь надо мной, успокаивал:

— Всё нормально, старушка, всё хорошо.