Империя (СИ)

– Добьюсь! Стану! Они смогли, а чем я хуже?! Я буду императором Рима! Всех поставлю на колени, всем воздам по заслугам! Ничего, ничего, придет время! Марк учит ждать, значит, я буду ждать и дождусь! – прошептал Луций и посмотрел на своих друзей, спящих на койках. Затем он взглянул на Ратибора, который прибыл сюда вместе с его центурией и теперь сидя дремал в углу палатки, положив руку на меч: он явно пока еще не доверял ни Луцию, ни его товарищам. Скоро, совсем скоро затрубят горны и тысячи людей зашевелятся, засуетятся, словно муравьи, а потом пойдут туда, куда им прикажут, ведомые одной общей целью. Пойдут убивать, грабить и порабощать всех тех, кого они, римляне, считают недочеловеками, варварами, ничтожествами, скорее даже животными, нежели людьми. Смотря на крепкое и могучее тело русича, Луций понимал, что эти так называемые варвары куда более цивилизованны, чем он сам и его сограждане, что им знакомо что-то такое, чего римлянам не постичь никогда, а именно – представления о преданности и чести. Юноша вспоминал тот момент на арене, когда Ратибор, оставшийся один против десятка гладиаторов, предпочел смерть унижению перед оголтелой, развращенной бездельем толпой. При этом воспоминании Луций слегка улыбнулся, понимая, что все-таки он был прав, потребовав тогда в Колизее пощады Ратибору и тем самым подарив жизнь этому варвару. Возможно, в будущем он еще не единожды спасет русичу жизнь на поле боя, хотя иногда достаточно и одного раза, чтобы изменить историю и собственную судьбу.

Германик пересек Рейн в начале осени, ознаменовав этим событием повторную попытку завоевания Германии. На территорию противника легионы ступили уже поздней осенью. Это было далеко не самое лучшее время года для ведения боевых действий, но римляне, полные сил и уверенности в быстрой победе над германцами, были настроены оптимистично. Все мечтали отомстить за подлое предательство и разгром легионов Вара в Тевтобургском лесу, а больше всего об этом мечтал Луций.

Однако вскоре пыл воинов заметно поостыл. Дождь лил, не переставая, уже вторую неделю. Армия продвигалась медленно, обозы вязли в грязи, и солдаты, промокшие до нитки и уставшие до полусмерти, уже не выказывали прежнего рвения куда-то спешить и тем более с кем-то воевать. Легион под командованием Клементия, в котором числился и Луций, был собран в основном из новобранцев. Они, сильно растянувшись, брели в конце обоза, пытаясь догнать основные силы, но с каждым днем расстояние до них все больше увеличивалось. Как ни пытался Клементий подогнать солдат, срывая на них глотку и ломая о них кнут, все было тщетно. А проклятая погода, словно издеваясь, проверяла завоевателей на стойкость и выносливость и выливала на их головы тонны и тонны воды. Иногда, сжалившись над людьми, боги все-таки давали им передохнуть от ненастья и останавливали надоевший всем холодный дождь, правда, совсем ненадолго, иногда буквально на несколько минут, после чего он начинал лить с новой силой. Все небо было затянуто одной сплошной тучей, из которой постоянно потоками падала на землю вода. Эта туча была единственным, что удавалось солдатам разглядеть вверху сквозь ветви огромных деревьев, подпиравших своими недосягаемыми верхушками грязное небо. Туча была темная, плотная. Казалось, что по ней можно было ходить и даже прыгать без страха упасть вниз и разбиться. Между тем воины уже начинали перешептываться о том, что боги, должно быть, снова прокляли этот поход и что они попадут в такую же западню, как и Вар со своими легионами. Напряжение в армии нарастало, бойцам повсюду мерещились разведчики германцев, и Клементий и его правая рука Кассий только и делали, что пороли солдат, которые, по их мнению, распространяли слухи и сеяли панику. Другие же офицеры понимали, что если все продолжится в том же духе, то скоро дело дойдет и до расправы над легионерами.

Луций шел во главе своей центурии и смотрел вверх на то, как плачет небо. Почему оно плачет? Он не знал ответа, и вряд ли здесь был хоть кто-то, кто помог бы ему этот ответ найти. А небо плакало и плакало – долго, не переставая, навзрыд, роняя на землю множество прозрачных слезинок. Падая вниз, они превращались в ручейки, ручейки сливались в небольшую речку, а множество таких речушек наполняло огромные лужи, в которых вязло войско.

– Гадкая погода! Как и вся эта Германия! Да на кой она нам сдалась?! – глотая из походного бурдюка вино и кутаясь в промокший плащ, недовольно бормотал Понтий.

– Главное, что мы пока еще живы, – спокойно ответил Ромул, оглядывая местность и делая какие-то заметки на клочке пергамента.

– Книжный червь! Я гляжу, тебе все нипочем, святоша! – снова отхлебнул горячительного Понтий.

– Старайся в каждой ситуации увидеть приятное, и жизнь покажется куда лучше, чем она есть на самом деле, – Ромул не обратил никакого внимания на издевки друга и продолжил заниматься своим делом.

– Нет, Луций, ты его слышал?! Ему все нипочем! Смотрю я на тебя, Ромул, и хочу хоть раз в твоей шкуре оказаться. Так сказать, почувствовать себя на месте идиота.

– Не стоит, Понтий. Вдруг понравится? – усмехнулся Ромул.

Понтий отхлебнул вина, одобрительно ударил друга по плечу и заливисто рассмеялся.

Но вскоре все снова молча двинулись вперед, хлюпая ногами по лужам. Луций шел рядом с Ратибором, который хмуро шагал по размякшей дороге. Юноша не переставал восхищаться этим могучим созданием – другого описания для русича он пока не придумал. Прищурив один глаз, Луций решился нарушить молчание вопросом:

– Ты скучаешь по дому?

Ратибор бросил быстрый взгляд на собеседника, но тут же отвел его в сторону:

– Я скучаю по нему каждый день, каждый час, каждое утро, когда просыпаюсь. Тебе не понять этого. Ты вырос на своей земле.

– Ты прав, Ратибор, я вырос на своей земле. Только она отобрала у меня то немногое, что у меня было! Тебя лишили всего чужаки. Меня – мое собственное государство.

Ратибор снова взглянул на Луция и с пониманием покивал головой.

– А какая она, твоя Русь? Ведь ты так ее называешь? – с интересом спросил Ромул, подойдя ближе к варвару.

Ратибор улыбнулся, окинул взором все вокруг и внезапно начал петь:

Воздух свежий, воздух пряный

И небес весенних синь,

Хороводы на полянах

Пробудившихся осин.

Крик грачей с берез высоких –

Весть веселая весны,

В небе птичий клин далекий

Из неведомой страны.

Ой ты, Русь моя родная,

Ничего не надо мне,

Только каплю этой сини,

Что в озерной глубине.

Только звонкие рассветы,

Тени стройных тополей,

Эти песенные ветры

Над просторами полей.

Друзья шли и слушали, как этот суровый варвар поет о своей далекой стране, и от этого у них на душе становилось теплее и спокойнее. Они понимали, что этот человек, прошедший огонь и воду, не утратил своей культуры, не потерял надежды вернуться домой и не перестал верить в свои убеждения. Когда русич закончил петь, Луций, задумавшись, произнес:

– Судя по песне, твоя родина прекрасна.

– Так оно и есть. Жаль, что я стал ее забывать.

– А кто научил тебя этой песне?

– Ярополк. Он был великим воином и телохранителем моего отца. Он научил меня всему, что я умею, – с гордостью и твердостью в голосе произнес Ратибор.

– Ратибор, а страшно убивать людей? – неуверенно поинтересовался Ромул.

– Страшно. И не верьте тому, кто скажет, что сделать это просто. Со временем привыкаешь к запаху крови и виду изувеченных тел, но сначала жутко страшно. Но что-то внутри тебя приказывает тебе совершить это, ибо если не ты, то тебя. Я сам не принимал участия в больших сражениях, но битв на арене мне хватило, чтобы понять, что нужно делать на поле боя. Надеюсь, вы не оробеете в первом же сражении. Не очень-то мне хочется закончить свою жизнь вдали от родины, да еще и в компании трусливых подростков, – рассмеялся Ратибор.