Тяжело в учении

— С чего такая забота? — не выдержала я. — Помнится, раньше моя жизнь тебя не особо волновала!

— Неправда, — побледнел отец.

— Неужели?! Да порой мне казалось, что ты и вовсе не знаешь о моем существовании!..

— Я боялся привыкать к тебе! — прошептал батюшка. — Боялся, что ты, как и она, исчезнешь, оставив меня одного…

Я подавилась очередным обвинением и тяжело опустилась в кресло. Услышанное не желало укладываться в голове, поражая своей нелогичностью и… отчаянием. Похоже, правы утверждавшие, что царь все-таки повредился в уме после пропажи второй жены.

— Я бы не исчезла, — не зная, что еще сказать, пробормотала я.

— Она тоже так говорила, — горько усмехнулся отец. — Вики… Я повел себя как последний эгоист. Я не хотел больше той боли, что едва не свела меня с ума. И не придумал ничего лучше, чем отгородиться от тебя. Казалось, так будет легче. И мне и тебе. Лишь потом я понял, насколько ошибся… И сделал новую ошибку — не попытался ничего исправить, завоевать твое доверие… Все-таки мои самые страшные кошмары сбылись — я потерял тебя.

Отец говорил тихо, отстраненно, устремив застывший взгляд в окно, а я молча глотала слезы, почти задыхаясь от боли и безысходности, сквозивших в каждом его слове. Несмотря на годы одиночества и обид, сейчас я… понимала его. В Школе я слышала и более пугающие истории и знала, на что способны доведенные до отчаяния люди, как ломают даже самых сильных душевные переживания. Понимала, но вот простить пока что не была готова. Но пообещала себе постараться…

— Как ее звали на самом деле? — нарушила я неловкую тишину. Отец вздрогнул и непонимающе — показалось даже, с испугом — посмотрел на меня. — Мама такая же Элина, как я — Виолинка, — слабо улыбнулась я, стараясь не замечать мокрую дорожку на щеке отца.

— Эрика, — немного подумав, проговорил он. — Ее звали Эрика. И она очень любила тебя.

— Так любила, что предпочла бросить? — горько выдохнула я.

— В том, что случилось, твоей вины нет, — твердо произнес отец. — Запомни это раз и навсегда.

Отчего-то почудилось, что это не все, что он хотел сказать. Но, видя его страх и боль, я не рискнула спрашивать. Все равно ведь не признается. Умение уходить от прямого ответа — семейное, и Яр еще не самый искусный по этой части. Ничего, рано или поздно, так или иначе — я все узнаю. Ни одна тайна не может храниться вечно.

— Пожалуйста, верни мне его, — попросила я, и на этот раз отец понял правильно — под моим удивленным взглядом вытащил из-под камзола медальон и протянул мне. Прохладный кругляш скользнул в мои ладони, согреваясь — и согревая в ответ.

— Спасибо, — шепнула я пересохшими губами и направилась к дверям.

— Вики, — усталый, надломленный голос отца нагнал меня у порога. — Я не буду тебя неволить. Но я прошу… нет, умоляю послушать меня. Сегодня утром твоей руки просил Алан Ар’Эльент. Я не дал ответа. Решать тебе…

— Условия те же? — не оборачиваясь, уточнила я. — Никакой свадьбы до окончания Школы?

— Да, — подтвердил батюшка.

— Я согласна, — кивнула я и вышла из комнаты.

Я ничего не теряю, зато Рэм будет защищен, а отец — спокоен. Если уж он так верит предсказаниям… Из Школы я не вылечу — ни за что. А потом, когда Рэмион получит диплом и свободу, будет видно, что делать дальше. Возможно, к тому времени удастся убедить отца, что звезды не всегда правы…

Я бежала по темному узкому коридору, путаясь в подоле длинного белого платья, падала, сдирая в кровь ладони и колени, поднималась и снова бежала, не понимая, куда и зачем — просто чувствовала, что остановка смерти подобна. Под босыми ногами засеребрился иней, и в следующий раз я упала не на земляной неровный пол, а на гладкий лед, и в его зеркальной поверхности отразилась вовсе не я.

А потом лед проломился.

Задыхаясь от ужаса, я подскочила и обнаружила себя в собственной постели. Слабый светлячок нерешительно парил над изголовьем, освещая сброшенные на пол подушки и одеяло, а еще — раскрытый медальон с маминым портретом. Я протянула руку и осторожно дотронулась до холодного кругляша.

Пожалуй, разговор с отцом стоил мне гораздо больше нервов, чем я надеялась…

Рассвет я встретила, стоя на коленях перед убранным белыми и красными цветами алтарем Любавы. Рядом, сосредоточенно взирая на мраморный лик вечно юной богини, стоял Рэмион, облаченный по такому случаю в черный, расшитый серебром костюм, целиком и полностью соответствующий образу темного мага, пусть даже и будущего. По логике такой же наряд полагался и мне, но любая логика пасовала перед обычаями, а потому пришлось покорно мерзнуть в легком белом платье, столь пышном и длинном, что я всю дорогу до алтаря боялась запутаться в юбках и загреметь на пол. Прямо как в моем сне… В отличие от Рэма, строящего из себя образец благочестия и кротости, я то и дело бросала взгляды по сторонам, подмечая, как первые лучи солнца освещают небольшой, щедро украшенный белыми лилиями зал, отражаются в начищенных до блеска зеркалах в массивных серебряных рамах, оживляют затейливые барельефы, бросают причудливые тени на торжественные лица худого жреца, стоявшего чуть поодаль батюшки и Вилиера с Яром, которые замерли по обеим сторонам от алтаря, словно стражи. Собственно, их они и олицетворяли — стража Тьмы и стража Света. С убийственной серьезностью они взирали на нас — сверху вниз, естественно, — и казалось, что о нашем спектакле известно не только Яру. Даже Любава будто неодобрительно хмурила белоснежное чело, осуждая осмелившихся шутить со священными понятиями. И кому пришло в голову обручать двух магов перед богиней?! Хватило бы простого обмена клятвами… А сейчас я чувствовала себя преступницей, да и Рэму, судя по едва дрожащим пальцам, сжимавшим мою ладонь, тоже было неуютно. Чтобы хоть как-то отвлечься от неприятных размышлений, я перевела взгляд на одухотворенного жреца, но из-за волнения не могла понять ни слова из того, что он говорил, воздев руки к высоким сводам зала.

А потом наши с Рэмом левые запястья соединили и обвили сплетенной из душистых трав веревкой, оставив концы незавязанными — еще не брак, лишь его обещание. Кожу неприятно закололо — вот только аллергии и не хватало! Судя по нахмуренным бровям Рэма, ощущения от символических оков ему тоже не понравились.

Помолвку по величайшей родительской воле решили не афишировать. За обедом в тесном семейном кругу, включившем Вилиера и исключившем отбывшего Костана, меня все еще колотила нервная дрожь. Что-то было не так. Но вот что именно, понять я не могла. А Рэму хоть бы что — сидит, улыбается, с батюшкой общается, словно сто лет его знает. И чего веселится, спрашивается? Я вот до сих пор выражения лица Любавы забыть не могу! И не надо говорить, что это всего-навсего неспособная на эмоции статуя богини, которой, возможно, и вовсе не существует, мне от этого не легче.

«Вики, ты можешь смотреть на меня влюбленно, а не так, словно мечтаешь придушить?!» — улучив момент, мысленно прошипел Рэмион.

«Влюбленно — это как?» — мрачно уточнила я, покосившись на насторожившегося Славояра. Отголоски ментальной магии почувствовал? Ну-ну, зря напрягается — все равно подслушать не сможет.

«Представь, что я — это то, что ты любишь», — посоветовал Рэм. Ну я и представила…

«Ты о чем сейчас думаешь?» — нервно уточнил Рэмион — наверняка ведь поймал образ, просто сам себе не поверил.

«О шоколаде», — не стала отпираться я.

«Прекрати, пожалуйста, — поежился он. — Мне страшно, когда ты так на меня смотришь».

«Сам просил!» — поджала губы я, от обиды забыв о конспирации.

Лика кинула на меня удивленный взгляд, но смолчала, ибо батюшка как раз толкал торжественную речь.

«Я просил „влюбленно“, а не с выражением „сейчас проглочу“!» — не остался в долгу мой — о боги, за что?! — жених.

Теперь на нас косилась и Голуба — волей-неволей пришлось сворачивать перепалку, чтобы не привлечь внимания отца. До конца обеда недоразумений больше не возникало. Зато после него, когда я оказалась у себя и с облегчением переоделась в привычную одежду, меня ждал потрясающий сюрприз. Такой, что я, забыв о всяких приличиях и предосторожностях, помчалась в комнату Рэма.