Наша фантастика № 2, 2001

— Все равно надо проверить, — ответил деловой бас, и на пороге возникли дюжие молодцы в черно-бело-золотых повязках, штук пять. И это было явно не все. С лестничной площадки раздавались разговоры, топот ног и хлопанье дверей лифта.

— Еврей? — осведомился у меня бритоголовый молодой человек в черной кожаной куртке.

— Нет, что вы. Русский, православный. Вот крест. — И я вытащил за цепочку из-под рубашки железный крестик, украшенный зеленой эмалью.

— Ты мне крестом в морду не тычь, — весомо заметил пожилой коренастый обладатель баса. — Может, ты выкрест. Так мы их тоже…

— Что ты вообще здесь делаешь рядом с двумя дохлыми жидовками?

— Да работали мы вместе. Вот, книгу пришел забрать. Она у меня брала. — И я наугад вытащил из кучи, возвышавшейся на полу, какой-то пухлый фолиант.

— А, книгу забрать — дело хорошее, — смягчился пожилой. — А то этим жидам пальчик дашь — руку откусят. Отчетная книжка с собой?

— Да какая отчетная книжка? — не унимался молодой. — Смотри, Палыч, у него вроде глаза навыкате и мочки ушей не как у русского. Да ты посмотри на его мочки ушей!

Публика загудела, возмущенно обсуждая эту часть моего тела.

— Вот моя отчетная книжка. — Я наконец нашел ее на дне сумки и протянул пожилому.

— Ну, и пусто, — печально констатировал тот.

— Там очереди, в Алексеевском монастыре, у отца Александра, никак не пробьюсь.

— У отца Александра? — обрадовался Палыч. — В Алексеевском монастыре? Так у нас же один духовник!

Он просмотрел книжку, нашел печать и подпись настоятеля, убедился:

— Да-а. Ну ладно, парень. Ты уж прости нас, грешных, своего не признали. Иди.

Я встал.

— Как зовут-то? — поинтересовался Палыч на прощанье.

— Серега.

— Ну, иди, Серега. Бей жидов, спасай Россию!

И я понял, что больше никогда не пойду в Алексеевский монастырь.

На улице горели костры. Костры из книг. Я шел между ними и плакал. Кое-где на полуобгоревших обложках еще можно было разглядеть названия: Данте Алигьери «Божественная комедия» (латинская ересь), Генрих Гейне «Избранное» (еврейский поэт), Уильям Шекспир «Двенадцатая ночь» (пропаганда язычества), Джованни Бокаччо «Декамерон» (порнография).

Я посмотрел на отчетную книжку и Женькин фолиант, которые держал в руках. «CorelDRAW», — прочитал я. Да зачем он мне нужен, этот «CorelDRAW»? Я его и так наизусть знаю! И я бросил их в огонь, свидетелей моего предательства, боясь только осквернить ими пламя этих костров. И я почувствовал себя свободным, как Гамлет, уже раненный отравленной шпагой Лаэрта.

ИНТЕРВЬЮ ВЫПУСКА

ПИШИ И ВЛАСТВУЙ

Интервью с Александром Зоричем

— Александр Зорич — существо загадочное. Он искусно прячется от коллег, журналистов и поклонников, мастерски окружает свою персону отвлекающей дымовой завесой и даже фантастические фестивали посещает инкогнито в качестве фэна. Что это — попытка создать пелевинский ажиотаж вокруг своего имени, хроническая мизантропия или болезненная скромность?

— Скромности у меня нет ни на грош — чего нет, того нет. Но не стану обманывать почтенную публику и говорить, что я не играю в прятки. Я в них играю. И пока что в целом такая стратегия себя оправдывает. Когда никто не знает тебя в лицо, чувствуешь себя гораздо свободнее, чуть ли не бестелесным призраком, способным проходить сквозь стены. И потом, прятки с переодеваниями имеют богатую родословную. Всякий знает легенды о королях, которые переодевались простыми смердами, чтобы посмотреть, как на самом деле живут их подданные.

Новейшую версию этой легенды я слышал в Центрально-Европейском университете (CEU), который, как известно, финансируется Джорджем Соросом. Персонал CEU по приветливости может сравниться разве что с прислугой в пятизвездочном отеле. Так вот, как рассказывали мне будапештские коллеги, так было отнюдь не всегда. А началась эта приветливость после того, как однажды миллиардер Джордж Сорос под видом простого ученого явился в собственный дормиторий (общежитие) устраиваться на ночлег перед конференцией. Его, конечно, не узнали. И даже «здравствуйте» ему никто не сказал…

К чему я это веду? Прятки придумали для того, чтобы мир становился лучше. Мне нравится прятаться. Если же выбирать из тех трех вариантов, которые предложил ты, то мой случай скорее близок к хронической мизантропии.

— Может быть, тебе просто неловко перед коллегами, кандидатами философских наук, за свои написанные в «низком» жанре произведения?

— Дело не в том, что мне неловко, да и не считают мои коллеги этот жанр низким. Скажем так: если и считают, то отнюдь не все. Просто это всегда выводит общение с коллегами в какую-то «заемную» плоскость. Известность твоих романов как бы делает из тебя «нечестную» знаменитость в научном мире. Довольно часто таким приемом — привлекать к себе внимание ненаучными средствами — пользуются геи или высокопоставленные чиновники. «Читал его монографию о Мерло-Понти? Мура, говоришь? А ты знаешь, что он советник президента?!» (Вариант: «А ты знаешь, что он гей?»)

Точно так же и здесь. Вместо того чтобы обсуждать научные работы, все будут обсуждать мои романы и мои гонорары. Зачем мне это? Мне интересно быть просто ученым. Но главное, если это дойдет до моих студентов — точно пиши пропало. Тогда на лекциях вместо того, чтобы рассуждать об Обществе Сознания Кришны или о сверхсгибании Делеза придется отвлекаться на подвиги аррума Эгина и дискутировать о достоинствах «облачного» клинка. А это опять-таки нечестно. Ибо деньги мне платят за Кришну и Делеза.

— Кстати, по поводу «просто ученого»: в одном из редкостных интервью ты характеризуешь себя как «кандидата философских наук, ориенталиста, медиевиста, переводчика». Если у тебя столько более серьезных занятий, когда ты умудряешься писать?

— Я пишу в перерывах между более серьезными занятиями. А если честно, моя работоспособность иногда шокирует меня самого. Правда, среди бездельников я тоже свой человек. Естественно, помимо работы, я еще пью, купаюсь в море и вообще пускаюсь во все тяжкие. Мне нравится быть разным.

— Ты находишь время еще и бездельничать?! Каким образом?

— Я его ворую. У себя. По сравнению с режимом условного нормального человека в моем режиме сделано много полезных редактур. Например, я сплю четыре с половиной часа в сутки, мне этого хватает. Я совершенно не смотрю телевизор — не потому, что заставил себя или переломил, а потому, что мне просто скучно его смотреть. Если я куда-нибудь выбираюсь, я почти всегда беру такси. То есть я экономлю не деньги, а время. И так далее. На самом деле в сутках очень много времени. Если присмотреться — там колоссальное количество минут. Надо только за ними приглядывать, чтобы не разбегались.

— Откуда берутся завораживающе-причудливые сюжеты твоих произведений? Как тебе удается создавать фантастических существ и чудовищ, не имеющих аналогов в мировой литературе?

— Во-первых, я всегда пишу как бы «от противного». Стараюсь делать то, чего ни у кого не было. Не скажу, что это всегда удается, но именно такое намерение мною движет. Надежды — они не только юношей питают.

— Но должно же и воображение чем-то питаться.

— Мое писательское воображение находится в близких отношениях с пространством сновидения. Чудовища и красавицы, големы и фантастические ландшафты — все это многократно возникает в моих сновидениях прежде, чем я принимаю решение перенести увиденное на бумагу. Не скажу, что такие сновидения — всегда приятное дело. Зачастую совсем наоборот. Но именно из них затем кристаллизуются сюжеты и сюжетные ходы, именно в них я черпаю вдохновение и фактуру. Конечно, затем приходится многое добавлять и кое-что убавлять, но дело того стоит. К счастью, психотехники, которые я практикую, позволяют мне держать свою фантазию в хорошей форме.