Косьбище

Мои уши ещё горели, когда я добрался до своей одежды, сложенной на краю покоса. Чарджи неторопливым шажком тоже прискакал. Убью наглую торкскую морду. Эта нахально-издевательская ухмылка. Взрослого, вполне одетого, вооружённого. Да ещё с высоты коня.

-- Ты чего приехал?

-- Красавицу твою привёз. Ты же о ней так заботишься. Я думаю -- вах, надо сберечь этот нежный цветок будущих неземных услад для такого великого и грозного повелителя... косы. А то её там насиловать разложили.

-- Что?! Кто?!

-- Ха! Или ты не знаешь -- нет на свете большего врага, чем человек одной с тобой крови.

Одной со мной крови? У меня тут нет родственников. Я же попадун-сирота. Чего он несёт? А вдруг и ещё какой мой современник сюда попал? Хоть поговорить с кем будет. A, черт тебя задери, Чарджи не знает, что Аким мне не отец.

-- Аким?

-- Нет, Аким с самого утра в Паучью весь потащился. Там мужики второй день друг другу бороды рвут. Кажется, уже и убили кого-то. Это ты здорово придумал им коней отдать. Перессорил смердов смертельно.

-- Чарджи! Давай сначала. По порядку и медленно.

-- Ха! У тебя полный двор народу -- они тебе всё расскажут. Догоняй!

И ускакал. Нет, я всё-таки побью эту наглую торкскую морду. Но сначала выучусь ездить верхом. Как он ездит. Вот у него и выучусь. А потом побью. Чурка чучмековская. Потрясатель вселенной. Вот научусь на коне ездить -- и сразу морду набью. Как только -- так сразу.

Я махнул Сухану, подобрал одежду и косу, и мы отправились в сторону заимки. Почти бегом. Но уже отнюдь не вприпрыжку как утром. Испортили, гады, настроение. Предки недоделанные. Вечно у них какие-то проблемы. Только на покос настроился, и уже вот бегут. То пожар, то наводнение. То режут, то насилуют.

"Все бегут, бегут, бегут,

А он горит"

Да фиг с ним, со светофором. Пусть хоть синим пламенем. Но ведь нет здесь светофоров. Если здесь что-то горит, то называется -- пожар. Это ж "Святая Русь" эз из. И я в этом во всём. И, сюда по эффекту моего присутствия, я уже не просто попаданец, это я уже целое... "Попандопуло".

Чарджи нас обогнал. Он стоял во дворе заимки над выгребной ямой и меланхолично разглядывал сброшенного туда деда Перуна, краем уха снисходительно слушая комментарии Ноготка о новом способе казни. Комментарии регулярно прерывались скрежетом. Ноготок уныло совмещал полезное с очень полезным: рассказ о новом для него способе лишения жизни с заточкой "птичьих" топоров половинкой булыжника. Исходя из моих познаний в технологиях каменного века, могу предположить, что булыжник был кремниевым. Теперь понятно, почему вымерли неандертальцы -- у ним была мясная диета, а при такой озвучке вся дичь вёрст на десять в округе писается от страха и разбегается в неописуемой панике.

Ещё на дворе горел костерок. От него пахло кулешом. Вокруг костерка суетилась замотанная в тряпьё фигура. Наиболее точная характеристика -- сморчок. Тёплый платок домиком с прорехами и грязная, рваная по подолу юбка, усиливали общее сходство. Причём, сморчок -- готовый к размножению - беременный.

Слева, из сарая где мы оставили Кудряшка с его женой, раздался взрыв смеха и выкрики мужскими голосами. Голоса были не только мужские, но и радостно-восторженные. Вопросительный взгляд в сторону Ноготка показал уныло-терпеливо-обиженную физиономию моего домашнего ката. Такое выражение на его лице я уже видел. Опять кто-нибудь ведёт интимные игры с Кудряшковой жёнкой. А ему нельзя.

В сарае и в самом деле происходили игры. Нормальная групповуха. Нет, всё-таки не вполне нормальная. Бабёнка звуков не подавала. И вообще никак не реагировала на происходящее. Только дышала неглубоко и прерывисто. Что не удивительно -- под навалившимся Звягой сильно не поразговариваешь. С такой подпрыгивающей тушей на пузе -- только бы дышать.

-- Слышь, мужики, а чё она? Как щука снулая. Лежит бревном. Не слова доброго, ни шевеления. Сама мокрая и холодная. И ухватить не за что. И чего вы в ней нашли?

-- Вот то и нашли. То самое. В котором твоё шевелится. У тя-то не холодное? А то, может, у тя-то холодец тама какой? Ты, это, сам-то не снулый? Не любо -- слазь. Дай другим место. Уж я-то её разогрею. Я такую шутку знаю... вмиг жарко станет.

Опа! А этот экземпляр чего тут делает? Хотен собственной персоной. Врун, трус, стукач, болтун и бабник. Бывший пастух, бывший кухонный мужик. И шутки у него, вероятно, "овечии" или посудомоечные.

-- Эта... ну... а какие? Покажь. А?

-- Тебе-то зачем? У тя жёнка и так как смертный грех. Да и в тягости. И как ты расхрабрился-осмелился ей дите зробить?

-- Не, ну не на век же. Родит же. Так жешь не останется. Ну. А потом? Надо, значится, перенять. Опять же -- и другие бабы бывают. Вот.

Филька. Какая тяга к самообразованию и просвещению! Даже говорить стал почти внятно. Судя по фиолетовому левому уху, которое на два размера больше правого, и по консистенции правой половины бороды, которая вдвое гуще левой, реализация моего пожелания: "а не отвести ли вам, люди добрые, лишних коней в Паучью весь?" сопровождалась разнообразными эксцессами и рукоприкладством.

Вчера вечером я велел Фильке с напарником отвести в весь, на двор Хрысю, коней, взятых батюшкой моим Акимом Яновичем Рябиной у местных жителей на время. Отвести с тем, чтобы Хрысь отдал тягловый скот его владельцам. До указанного домовладения носители доброй вести о возвращении лошадок, они же и погонщики самих лошадок, добрались благополучно. Но потом туда же пришли и пейзане. С выломанным по дороге дрекольем. Честно говоря, велев вернуть коней, я ожидал от "пауков" какой-нибудь благодарности. Не в примитивном смысле - "в стакан наливается", но хоть какого доброго слова.

Всё-таки от этой патриархальности с пейзанизмом я явно глупею. Ведь давно же сказано: "ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным". Толпа "коневладельцев" сначала сдержано оценила мою добрую волю ("ну-ну, давно пора"), потом несдержанно -- удивление ("а остальные где?"). Я-то вернул тех лошадей, которые были у меня. Остальные остались в Рябиновке. А "паукам" всё едино. "Эти... тама... новосёлы хреновы... лошадей покрали...". Сунувшийся в дискуссию Хрысь со своим местным аналогом умиротворяющей фразы: "надо обождать, всё - в порядке очереди" получил дрекольем по голове, и понеслось.

"Порядок очереди". Глубокий смысл выражения доступен только той небольшой части человечества, которая с гордостью может сказать о себе: "Я родом из СССР". Я -- могу. Но иногда как-то забываю. А зря.

Времена "великого и могучего, созданного волей народной". В магазине выбросили подарки ветеранам. Не в смысле - в контейнер для отходов, а в смысле -- на прилавок. Народ в очередь построился, ждёт-волнуется. Номерки на руках пишет, знакомых-родственников с корочками и иконостасами вызванивает, дедушек-бабушек с одров подымает. Тут выходит продавщица, семь-на-восемь, восемь-на-семь в хорошо стиранном, но в прошлом году, белом халате и сообщает:

-- Евреи отовариваться не будут.

Несколько человек из очереди ушли. Остальные выражают. Удивление и возмущение -- тихо, радость и удовлетворение -- во всеуслышание.

Проходит два часа, снова выходит та же дама и объявляет:

-- На ветеранов Великой Отечественной в это раз не завезли.

Несколько человек ушло, народ бурно по-возмущался, но стоим. Через ещё два часа:

-- Участникам Гражданской и Великой Октябрьской -- в следующий раз.

Народ стоит. Ещё два часа, снова та же фигура:

-- Герои Бородинского сражения могут не стоять.

Конечно могут! Они стоять -- не могут. Они могут только лежать. Это мы, советский народ, полный рабочий день отстояли. Отработали, так сказать. Новое объявление:

-- Пакеты будут выдаваться только участникам Куликовской битвы.