Косьбище

"Пойдем, косец,

взорим,

вспоем

у мира в сером хламе.

Я буду, солнце, лить своё,

а ты - своё,

вилами".

Чёрт, вилы не взяли. Ну и ладно, грести ещё нечего, потом сбегаю. Поздновато маленько пришли. Ничего -- нагоним.

Ну вот и встали, ну вот и взяли, ну вот и с богом. "Развернись рука, раззудись плечо". Ш-ш-ш-ха! Ш-ш-ш-ха! Ш-ш-ш-ха! Хорошо коса пошла. Сама косит, сама сгребает, сама на край улетает. Только тащи.

Давний ритм косьбы из собственной прошлой жизни сначала противоречил, конфликтовал с собственным ритмом подросткового тела. Потом я сообразил, что тельце это никогда литовкой не работало. Ещё позже, с первым потом, дошло, что и прежние мои габариты остались... в ненаступившем. Я чуть убавил прыти с энтузиазмом. Менее нервенно. Удовольствие должно быть неторопливым. Ото ж, не на чужой жене -- на своём покосе. Спокойно, Ванюха, как утверждает русская народная: "работа -- не волк, в лес не убежит".

Чуть сменил наклон головы. Перестал так сильно давить на пятку косы. Чуть легче, чуть мягче, чуть... сама пойдёт, голубушка. И не зажимайся, Ванька, доворот шире, спинку выпрямить, плечи свободнее. Вот оно ключевое слово - "свобода"! Отпусти себя, расслабься. Тело - само шагнёт, рука -- сама махнёт, коса сама -- пойдёт.

"Делай что должно и пусть будет что будет". Таки - да. Но этого мало. "Освобождённый труд" - это не лозунг большевиков, это нормальное состояние здорового человека. Как всегда в политике, идеологии -- присвоили и извратили. И завалили всё. Идиоты.

Ведь это так просто: делай должное - свободно, вольно. Как двигается тело, как лежит душа. И тогда дело станет твоим, интересным, приятным, радостным. Работа без радости -- медленное самоубийство. Накинь себе на шею гарроту и затягивай. Годами, десятилетиями, всю жизнь... С короткими вздохами полной грудью в выходные и в отпуске.

"Мои бы слова да богу в уши". Я тут бегаю, прыгаю, уворачиваюсь. Кого-то убиваю, кого-то подставляю, интригую. Одним словом -- попадирую и прогресссирую. А мне вот этого хочется -- нормальной косьбы, нормального дела.

"Вот оно счастье

Нет его краше".

Снова, в который уже раз, возникло ощущение разумности этого мира. Будто соблазняет, будто уговаривает. "Любишь косить? Коси. Вот тебе игрушка любимая -- литовка. Коси себе в радость. А после надо будет избы новые ставить. Ты же любишь плотничать? Вот и делай что любо. И полезно, и приятно. Только не качай мир. Не колыхай народ сей. Не трогай род людской. Будь как все. Вот оно - счастье".

Не дадут. Жить нормально не дадут. Вятшие, сильные -- силой. Нищие, слабые -- слабостью. Христиане -- благой вестью, язычники -- пернатым маразмом.

"Не жнут, не сеют -- кормятся

Из той же общей житницы,

Что кормит мышку малую

И воинство несметное:

Оседлого крестьянина

Горбом её зовут"

Ох, слетятся. Вороны -- с карканьем. "Моя пашня, моя". Орлы с клёкотом - "Моя житница, моя". И будут -- одни клевать, другие рвать. Своё имение. Мой горб.

Картинка чёрной, каркающей, клубящейся вороньей стаи с редкими вкрапления более светлых орлов, нацеливающейся на мой загривок... заставила ссутулиться, даже передёрнуть плечами. Многовато вас будет. У меня между плечей такой... взлётно-посадочной - нету. В картинке у тощего подростка постепенно разрастались и сгибались плечи, а на спине всё шире и выше вздымался насест для клювожадных пернатых.

"Работай, работай, работай:

Ты будешь с уродским горбом.

За долгой и честной работой,

За долгим и честным трудом".

Если бы не восемь веков разницы, если бы я здесь родился и вырос, если бы не знал вариантов... Если бы мир этот, эта "Святая Русь" была единственным виденным мною... согласился бы, принял это как радость, как счастье... и "Нет его краше".

А и фиг вам и нафиг! И факеншит уелбантуренный в карман! Раскудрить тебя, Иггдрасиль-дерево! Я тебе не попадун с бонусятником, я тебе пападец с загашником. А в загашнике у меня мысли. Мысли собственные, мысли выстраданные. Было дело, был повод, пришёлся случай сформулировать "принцип максимального мазохизма". А звучит он так: "наибольшую пользу приносит то занятие, которое в начале своём вызывает наибольшее раздражение".

Радость от мысли: во какие у меня принципы! - несколько утихла при разглядывании окружающей среды: ну и что тут вызывает у меня "наибольшее раздражение"?

Да вроде -- пока ничего. Мы начали косить между двумя мысками леса навстречу солнцу. Теперь оно поднялось. На него было приятно смотреть сквозь закрытые веки. Почти закрытые ресницы превращали солнечный свет в переливающееся полотно на хрусталике глаза. Знаю, что это всё интерференция с дифракцией, а всё равно -- красиво. Как переливающиеся, пляшущие по всему небу полотнища северного сияния. Только там, на северах, оно на небе. Далёкое и холодное. А здесь -- вот оно. И - тёплое. Солнце, ещё не жаркое, не злое, очень приятно согревало подставленное лицо, мои руки на косе. Оттуда, с его стороны, с юго-востока, поддувал лёгкий ветерок. Когда вышли из ветровой тени от леса -- стало хорошо чувствоваться. Тёплый, ласковый, несильный ветер, не только... литераторы говорят - "овевал разгорячённое лицо". Ну, пусть так. Главное -- стало тепло и сдуло кровососущую мерзость. Я снял с себя всю одежду, сложил у края деревьев, подставил тело ветру и солнцу и пошёл на новую делянку.

Красота! Солнышко заливало меня теплом, нагревало кожу лучами. Вот похожу так пару дней по покосу, и будет загар не хуже средиземноморского. А под загаром моя самая главная примета - "шкурка серебряная" - не видна. Но загорать надо всем телом. Так что... несколько "маятниково" получается. Поскольку единственная тряпка -- бандана на голове. Хорошо хоть плешь моя серебром не отсвечивает. Ничего, пусть болтается и вентилируется. На поворотах же не заносит. Главное, чтобы всякие мухи кусачие не прилетели и не покусали.

Сухана я оставил на той делянке, откуда начинали. Нормально у мужика получается. Моя школа. Но я всё равно посматриваю. Всё правильно -- там ветра нет -- походит одетым. А вообще это целая наука -- чего на покос одевать. Вы будете смеяться, но исконно-посконная одежда оказывается самой правильной. Холщовая рубаха на выпуск без пояса, холщовые свободные штаны, чтобы нигде ничего не цеплялось и не тёрло -- целый же день своё потное тело внутри одёжки крутишь, и высокие керзовые, "русские", сапоги. Все думают, что в России сапоги высокие - от грязи. И это правда. Но есть ещё мелочь -- на покосе за коротенькое голенище, как не уворачивайся, а семена трав сыпятся. И там колются. Через шаг снимать да вытряхивать... Было время -- мы на покос в керзачах и плавках выходили. Потом попали на лужок где трава... "вам по пояс будет". Пришлось штаны одевать. Щекотно.

Размеренный, однообразно-увлекательный ритм движения, почти не прерываемый оставшимися в траве на лугу корягами, под ярким солнечным светом и мягким теплом, успокаивал, снимал всякие волнения и переживания, создавал ощущение разумности, полезности, правильности делаемого на каждом шагу. Появилось время поднять глаза, посмотреть не на падающую срезаемую траву, не только на шаг вперёд. Можно поднять голову и осмотреть окрестности.

Ну вот, я же говорил -- жить спокойно не дадут. Сильные -- силой, слабые -- слабостью. А малые -- малостью. От леса по выкошенному месту во весь дух ко мне бежала Любава. Споткнулась и полетела носом. Ну, естественно, одежда у детей здесь на вырост. Как у американских зеков. Бегать в рубахе, которая будет до полу через два года... Хорошо, что не асфальт, а то вот так-то, со всего маха...

-- Глава 86

Следом за Любавой из леса на коне выехал Чарджи. Или я дурак, или парень в поход собрался -- у седла тул приторочен. "Кровожадные торки" вырыли топор войны, и весь местный "Вайоминг" срочно причёсывается -- приводит свои скальпы к товарному виду?