Поле под репу (СИ)

Дуня, лишённая доспехов-объятий, обхватила себя руками. Только с приходом мороза она заметила, что изо рта певца вырываются облачка пара, что ресницы и ставшая усами и бородой щетина спасителя заиндевели. Но почему он не прижимает её к груди?.. Потому что, дрожа, снимал с себя куртку. Зачем?.. Укутать глупую подопечную.

«Ну, попадись мне этот ублюдок! — мастер Лучель стоял поодаль и всматривался в тёмную даль. — Только попадись. И тот гадёныш, что ему поставил эту дрянь! Я уж ему… Но сначала выясню, зачем, ради чего он уничтожил целый мир…» — «Лу! — воззвал к напарнику менестрель. — Лу, мы сейчас околеем!» — «Вот дерьмо, — позабыв красоту дуниного языка, безыскусно, как это делал певец, ругнулся волшебник. Подскочил к парочке, поддел девушку за подбородок. — Серебрянка. Подхватила. И тебя заразила…» — «Без тебя знаю. Можешь что сделать?» — «Могу».

И стало просто, а не убийственно холодно. А затем были подруги-соседки, громадный слон и хобот, обернувшийся мужской рукой…

— О! Как будут разочарованы дамы, когда прознают, за каким занятием ты сочиняешь романтические баллады, — оборвал напев мастер Лучель.

— Ну что ты, — фыркнул менестрель. — За ним я только песни конкурентов исполняю. Так сказать, для ускорения процесса.

— Ага, станешь утверждать, что эта гениальная строфа не твоего производства?

— Ну… моего… — вынуждено признал музыкант. — А, может, и не моего. В голове, знаешь ли, всякое вертится. И… — Дуня живо представила, как защитник разводит руками и смотрит… то ли вверх, то ли в сторону, то ли вглубь себя, переполненный чувством, которое нельзя объяснить. Ведь оно на то и чувство, чтобы чувствовать. — Лу! Я не властен над собой. Иногда мне достаточно скрипа ветки, чтобы песня попросилась наружу. Она может быть глупой, неказистой, ерундовой и, тем более, она может оказаться услышанной когда-то и где-то. Я могу её тотчас позабыть… но я не могу её не озвучить. Я не спорю, я не лучший из поэтов, но…

— Душа у тебя художника и с этим уже ничего не поделаешь, — хмыкнул чародей. — Это-то, мальчик мой, твоего отца и расстраивает.

— Это? Нет, Лу. Отсутствие у меня мозгов его беспокоит, но не быть — не стать! — мне его наследником… Ладно, замяли. Ты чего меня не поднял? Вроде как моя смена.

— Незачем. Мне не спится, купол ни живого, ни мёртвого не пропустит. К тому же вас прерывать не хотелось: впервые вижу, чтобы любовью занимались во сне…

— Что?! — рявкнул во всю глотку певец.

«Что?!» — мысленно вторила Дуня. Не очень-то приятно пропустить, хм, такое. Девушка осторожно себя ощупала. С точки зрения странницы, для столь увлекательного дела на ней имелось слишком много одежды, причём не только своей: поверх так и не расшнурованного до конца платья смирительной рубашкой висела куртка менестреля. Тяжеловатая, широкая и длинная — если бы не рукава и плечи не по размеру, то общепринятые нормы морали вполне позволили бы Дуне щеголять на улицах только в чужом наряде, и никому бы в голову не пришло осуждать девушку за беспутство. Вот и разгадка странному подвенечному платью, даже исцарапанной груди нашлось объяснение — топазовая брошь.

— А что — что? — полным благолепия голосом поинтересовался маг, затем не выдержал и рассмеялся. — Ладно-ладно, герой-любовник, с лица-то не спадай. Преувеличил я немного. Вы только обнимались. Но как страстно!

— Лу… — облегчённо выдохнул музыкант. И явно смущённо добавил: — Так теплее.

— Ну да, ну да, — звякнуло, наверное, волшебник кивнул. — Вопрос: кому? Куртку ты ей свою отдал…

— Ты видел, как её трясло?

— …одеяло моё, щедрый мальчик, тоже подсунул…

— Тебе ж оно без надобности. А девушкам на голой земле спать противопоказано.

— …и себя рядышком пристроил…

— Теплообмен, я же говорил.

— …все признаки того, что оно закончится общеизвестным способом согреться.

— Только не с ней!!!

Ах, вот оно, значит, как?! Не с ней! Только! Ну, будет тебе теплообмен!!!

Дуня отлично понимала, что ведёт себя глупо, но сопротивляться порыву не захотела: повернулась на бок, поплотнее закуталась в одеяло (оно было под ней) и свернулась калачиком. Сразу же разобралась, кто более всего от этого проигрывал — она сама. Холод, несмотря на преграды, пробирался к телу, но в такой позе на большую грелку-менестреля рассчитывать уже не приходилось. Ну и пусть!

— Не ори, мальчик мой, а то и впрямь разбудишь. Чего доброго, жениться придётся.

— С какой такой радости?

«И точно — с какой?» — про себя поддержала певца странница.

— Как честный человек.

— Я? — неподдельно удивился парень. — Да ну тебя в баню, Лу.

Послышались мягкие шаги. Неужели опять?.. Нет. На плечи легло ещё одно одеяло.

— Приехали — теперь и своё отдал. А сам-то как?

— Обойдусь. И не спится мне. Теперь. С тобой посижу.

— Сиди, — мастер Лучель помолчал. — Спой, что ли. Про звёзды.

— Странный ты.

— Не страннее тебя, — ворчливо откликнулся волшебник.

«Хм, все они тут странные, — подумала Дуня, засыпая. — И, скажите на милость, куда он подевал свой жуткий акцент?»

Песня, как и разговор до неё, была на языке сэра Л'рута, но музыкант исполнял её чисто, не коверкая слова — не переставляя ударения и не заменяя буквы. Красиво, как в тюрьме. Девушка блаженно улыбнулась и провалилась в страну грёз, а потому не услышала вопрос, тот самый, который хотела бы, но постеснялась, задать.

— Мальчик мой, а почему «только не с ней»?

— Лу, ты меня поражаешь. Я, конечно, не сама добродетель, но с ней… это ведь… это же… Это как соблазнить ребёнка!

— Ну-ну, — скептически оценил чародей, но на его счастье менестрель ничего не заметил. Он смотрел вверх. Вероятно, вопреки своему же утверждению, пытался сосчитать звёзды. Впрочем, из-под купола, с трудом удерживающего остатки жизни этого мира, ночных принцесс виднелось не так уж и много.

Толстое тёплое одеяло скатилось с носа куда-то за плечи — Дуня, недовольно поморщившись, попыталась вернуть то на прежнее место, но покрывало оказалось чересчур тяжёлым и к тому же за что-то зацепилось. Тогда девушка сменила тактику и поднырнула под одеяло сама. Не то чтобы манёвр полностью провалился: некоторое время нос не торчал наружу, надёжно защищённый от холодного воздуха, но потом самовольное покрывало вновь сползло. Помимо того у кресла отвалился подлокотник, в который упиралась ногами странница, что позволило утреннему морозцу отыскать ещё одну лазейку для атаки на изнеженную плоть. Да и само кресло, где клубочком свернулась Дуня, вдруг перестало быть уютным… эх, не стоило двигаться… Стоп! Какое кресло на поле брани?!

Девушка распахнула глаза. И за кресло, и за одеяло она принимала менестреля — парень, крепостной стеной окружив замок-Дуню, прижимал к себе странницу, словно ребёнок любимую игрушку.

— Спи, — прошептал он куда-то в затылок. В голосе равно смешались лёгкое недовольство и нежная забота. — Время ещё есть. Лу нас разбудит.

— Угу, — с готовностью согласилась Дуня и, переложив большую ладонь на лицо (хотя не имела ничего против и нынешнего её расположения), провалилась в дрёму…

Они сели одновременно и, не сговариваясь, посмотрели вверх. Правда, музыкант решил изучать небеса явно не по той же причине, что и странница: вскакивая, Дуня нечаянно разбила парню нос, и теперь несчастный запрокинул голову, чтобы остановить кровь.

— Чокнутая, — прогнусавил он и отодвинулся. — Лу! Это твои проделки?! Если твои, то сверну шею и скажу, что так и было.

— Ой, какой ты у нас грозный, оказывается, — судя по донёсшимся звукам, маг потянулся. — Мальчик мой, на зеркало-то не пеняй при кривой-то роже. Похоже, ты у нас лунатизмом страдаешь: как захрапел, так сразу к девице ближайшей и присоседился. С другой стороны, оно и к лучшему — мог ведь и ко мне с объятиями полезть. Так что — радуйся, верно, Лаура?