Зачем нам враги

олову — то ли правда мучительно медленно, то ли Эллен казалось, что все в мире застыло вместе с ее сердцем. Облокотилась о край кадки, повела шеей, словно ей было тяжело держать голову под весом копны мокрых волос; на мокрых волосах прыгали отблески пламени...

Калардинская княжна Рослин посмотрела в глаза своей служанке Эллен.

Глаза Эллен не были глазами Эллен — в тот миг перестали, отказались от нее. Потому что не смогла бы Эллен смотреть своими глазами на сказочно маленькое, голое, мокрое, прекрасное чудовище и не вырвать ему сердце голыми руками. А этим глазам было все равно. Эти глаза смотрели в глаза маленькой девочки и видели в них столько смертельного горя и черной, как преисподняя, тоски, что Эллен хотелось кричать от боли — то ли за себя, то ли за нее, то ли за них обеих. Эти глаза, предавшие Эллен, почти видели, как тот, кого она так любила, приходит не к колдунье, которой надо платить (а ты всегда был скуп, Рассел, это был твой единственный недостаток, ведь никто не совершенен), и не к лекарю, который может проболтаться, а к маленькой сестре, которая так одинока, одинока-одинока и которая убьет кого угодно за ласковое слово от своего брата... или отца... или матери, но нет, ведь все боятся ее — они еще с самой колыбели ее боялись, потому что она не плакала, не кричала и родилась с открытыми глазами, которые говорили: я все понимаю... А теперь не понимала, ничего не понимала, как, почему, почему я, Рассел, но я же готова ради тебя...

На что я готова ради тебя?

Рассел, любовь моя, на что я готова ради тебя, подумала Эллен. Бросить все, бежать во враждебную страну, жить одним днем, запретить себе думать, казаться дурой, быть дурой, чтобы ни на миг не видеть того, чем ты был на самом деле... «Глупая женщина», — насмешливо прошелестел голос Глэйва в ее голове, и она послушно подумала: «Да, я глупая, потому что только глупой можно любить человека, который убил нашего ребенка руками своей девятилетней сестры, а я так хотела его любить... и только не спрашивай меня почему, я сойду с ума, если не отвечу».

Рослин рыдала. Сев в кадке, охватив руками колени, дрожа так, что расплескивалась вода. Плакала по-детски, отчаянно, навзрыд, очень громко, жмурясь и широко раскрывая рот. Ты тоже была глупой, малышка, устало подумала Эллен. Тоже притворялась глупее, чем есть, потому что нельзя ведь думать о том, что ты сделала, и о том, почему ты это сделала. Ты простила бы себе, если бы не та собака, верно? Лерта, так ее звали. Ты тогда увидела сотворенную тобой смерть и испугалась — а от этого страха тебе стало еще страшнее. Испытай ты удовлетворение или азарт — дальше было бы легко... но легко не было. Вовсе нет.

— Н-не-навижу тебя... — выдавила Рослин сквозь рыдания. — Не-на-ви... жу! Ненавижу... тебя-я..

За то, что из-за меня в девять лет ты стала убийцей, верно, малышка?

Только вот кем же я стала из-за тебя?..

Эллен взяла девочку за плечи, подняла, отерла ее простыней, помогла надеть сорочку. Потом отерла руки и, поднатужившись,