На границе кольца

Интересно, покровитель говорил на Синем, чтобы гость побыстрее освоил новый язык? Или из вежливости? Или чтобы выглядеть вежливым? Или чтобы унизить?

Ясинь знал, что выглядит как человек не самого далёкого ума – с такой‑то простоватой физиономией! Когда‑то это помогло выжить: в лабораториях к нему относились как к «мясу» и никогда не подозревали в шпионаже или саботаже, даже в напряжённые периоды охоты на ведьм. Пару раз его пытались подставить, но на провокации он не вёлся.

Ему нравилось наблюдать за людьми, разгадывать их мотивы, предсказывать их поступки и решения. Это помогло тогда – помогало и теперь.

Несмотря на явную симпатию и поддержку ученицы Лоцмана, Ясинь понимал, что не стоит относиться к ней как к союзнику, а уж тем более как к другу. Очевидно, что её положение не намного устойчивее. Пару раз она сама упоминала о своём незначительном статусе и жалких перспективах. Для Ясиня было достаточно того факта, что у неё нет имени.

– Твою налево! – воскликнула Варя‑2.

Хотя Ясинь не знал русского, интонация была ему понятной.

Облизывая порезанный палец, девушка раздражённо оттолкнула от себя чёрный предмет, который скребла ножом. Предмет гулко звякнул, ударившись о доски пола, и Ясинь понял, что это сковородка – грязная, облепленная толстым слоем пригоревшей и доведённой до состояния угля пищи.

– Где нашла? – спросил гость, присев на корточки и подняв сковороду за ручку.

– Там, – Варя‑2 кивком головы указала куда‑то влево. – Возле ледокола появилась новая куча, я пошла посмотреть, ну, и выкопала.

«Ледоколом» она называла ржавую скалу треугольной формы, высовывающуюся из грязи и действительно чем‑то вполне похожую на нос корабля.

– Чугунная, между прочим, – сказала Варя‑2.

– Что? – Ясинь удивлённо взглянул на девушку.

Она поняла, что «чугунная» было сказано по‑русски. Потому что она не знала, как будет «чугун» на Синем Наречии. А спросить было не у кого: Лоцман далеко, Обходчик занят выживанием.

– Я не знаю, как перевести, – честно призналась Варя‑2. – Такой металл, из него раньше делали посуду. Но это было давно. Сейчас делают из тефлона, но они портятся, и когда их выбрасывают, то на них лучше ничего не готовить. Ну, я читала, что это вредно. А чугунную достаточно просто почистить, и всё в порядке. Она как вечная, понимаешь? Тот, кто её выбросил, наверное, не знал – решил, что она испортилась!..

Мешая Синее Наречие и русские слова, девушка принялась рассказывать о сковородках, готовке и своих любимых блюдах. Слушая её, Ясинь обратил внимание на то, что это детские воспоминания – события, которые произошли пять или десять лет назад. Несколько раз ученица Лоцмана упоминала «бабушку», причём было непонятно – родную или просто знакомую. Определённо, человек, научивший Варю‑2 варить щи и рассказавший про ценность хорошей старой чугунной сковороды, был для неё важен. Но девушка старалась говорить о «бабушке», как о ком‑то постороннем.

«Что же с ней сделали?» – подумал Ясинь, глядя на длинную тонкую шею своей наставницы, на её узкие губы и морщинку, которая то и дело возникала между густых бровей.

– Разреши мне, я почищу, – предложил он и встал на одно колено, чтобы было удобно. – Дай нож. Нужно с силой, но аккуратно.

Варя‑2 послушно протянула ему инструмент.

– А зачем ты пришёл? – спросила она. – Что‑то важное? Я могу передать учителю.

– Ничего серьёзного, – Ясинь выбрал самую перспективную трещину – и на пол отлетела первая «щепка» чёрной пригари. – Вчера он показывал мне книгу. Книга с картинками и фотографиями. Я думаю, что я сказал обидное. Я оскорбил его. Я думаю так.

– А что ты сказал? – Варя‑2 придвинулась поближе, зачарованно наблюдая, как он ловко очищает сковородку.

– Я сказал, что я не могу сказать хорошо или плохо про эти фотографии. Я не знаю людей, которые в книге. Я не знаю людей, которых убили, и людей, которые убили. Я не могу судить.

– Это был альбом по Второй Мировой! – воскликнула Варя‑2. – Про фашистские лагеря, про все их зверства! Тебе что, не жалко всех тех людей?! – и она с подозрением посмотрела на Ясиня.

– Я не могу судить, – повторил он, пожимая плечами. – Я не знаю этих людей.

– Но их убили! – Варя‑2 была поражена в самое сердце. – По‑твоему, убивать людей – хорошо?!

– Я знал людей, которых должны были убить, – еле слышно проговорил Ясинь, всё больше огорчаясь из‑за несоответствия своей реакции ожиданиям «экзаменаторов». – Это люди, которых надо убить. Сделать другое нельзя. Я хотел сам это сделать, но я не мог.

Однажды он прочитал в какой‑то книге: «Жизнь проста, потому что всё, что в ней есть, можно типизировать, разложить по полочкам, распределить по категориям, снабдить ярлыками. И при этом жизнь необыкновенно сложна, потому что каждый случай – уникален, особенно если он касается лично тебя».

Он не знал автора, потому что книга лежала, раскрытая, на скамье в раздевалке. Ясинь успел прочесть несколько строк, но не решился дотронуться до чужого.

В который раз он пожалел, что плохо знает Синее Наречие и не может перевести запомнившиеся строки, чтобы объяснить свою позицию Варе‑2. Если бы Лоцман был дома, с ним можно было бы поговорить нормально, не путаясь в словах и не спотыкаясь на каждой фразе!

Меньше всего Ясинь хотел, чтобы его считали бессердечным или невежливым. Внимательно глядя в широко раскрытые зелёные глаза расстроенной наставницы, он сказал:

– Хороших людей нельзя убивать. Плохих – надо.

* * * 01:30 * * *

– Бург грух‑чурук бурух‑буг‑бух! – пропыхтела Гьершаза – и вывалила в себя новую порцию мусора – ещё одну экзотичную розочку на «шоколадном» креме грязи.

Кучка получилась солидная: с детскую горку. Кстати, там была детская горка в виде красно‑белого слоника, точнее, половинка от неё, но слоник угадывался без труда. Другим сокровищем был наполненный гелием красный шарик, неведомым образом уцелевший после невероятного путешествия «Земля – Нигде». Зацепившись верёвочкой за обломок ржавой трубы, шарик завис, подрагивая под порывами лёгкого ветерка.

С разных сторон к свежей куче устремилась визгливая мелюзга – детёныши размножившихся за последнее время шершавней и жадунов.

Изменения, произошедшие с Гьершазой, затронули и тех, кто жил в ней. Наступила весна: повсеместный рост, перемены, любовь, обострения… По окрестностям носились весёлые стайки мелких тварей, в принципе, безвредных, но мерзких и назойливых.

Самыми невыносимыми были хмерлини – похожие на двухвостых змей создания с таким характером, что никаких зубов не надо! Стоило одному из них заметить шарик, как он тут же поднялся, опираясь на свои псевдолапы, замер столбиком и начал обнюхивать «новичка». Когда стало понятно, что съедобным не пахнет, хмерлинь боднул шарик увесистой колючей головой – и упал замертво, когда шарик лопнул.

Возможно, любопытная двухвостка просто потеряла сознание, но её родственники не стали уточнять диагноз: скушали моментально и подрались над останками. А потом вернулись к раскапыванию объедков, подобранных Гьершазой вместе с остальным Абсолютно Никому Не Нужным Мусором.

Красный шарик был единственной деталью, которая привлекала внимание к этой куче, и, когда его не стало, Жглменд отвёл взгляд, вновь осмотрелся и, не выдержав, заорал:

– И это ваша красивая Земля?!

В его голосе явственно слышалось глубочайшее разочарование: Землёй, теми, кто его послал на Землю, и самим собой, доверчивым. Ему обещали общество, людей, пищу! А что он получил? Свалку с монстрами! С голодными монстрами!

Последняя мысль была весьма своевременной: у его ног вились хмерлини, радостно повизгивая, а следом подтянулись и остальные – сначала мальки, потом родители.

Увидев взрослого шершавня – щетинистого, мускулистого, с желтовато‑розовой короной щупалец на голове и языком в половину длины тела, которое, в свою очередь, достигало трёх метров, – Жглменд решил, что не стоит оставаться на обед, развернулся и припустил со всех ног.