Обязалово

У княжны «л» — любовь к себе, «лучше было бы мне…». Чёткая декларация собственной особенности, избранности: «Что свершили прежде нас жившие…?». Не хочет она «как все» — «выходили замуж, княжили…».

Однако вокруг — реальная жизнь. С вполне реальными людьми и проблемами. А новообращённая Предислава-Евфросиния отнюдь не уходит в отшельничество.

«Отец блаженной Евфросинии вскоре пришел в монастырь. Увидев же дочь свою, стал он нежно целовать ее и, терзая власы главы своей, говорить: «Горе мне, чадо мое, что же ты сделала? Зачем печаль душе моей принесла? Почему мне прежде не открыла намерение свое? Тяжко мне, чадо мое сладкое, печаль сердца моего. О, горе мне, чадо мое милое! Как избежит красота твоя вражиих козней? Надлежит мне печалиться острупленной душой к Богу моему, да войдешь ты в чертог Царствия Его».

Все в доме князя печалились о ней. Преподобная же Евфросиния этим пренебрегла, и печалью отца своего. Она, как доблестный воин, вооружилась на врага своего диавола, пребывая в монастыре, повинуясь игумении и сестрам всем, и всех превосходила она в посте, молитвах и бдениях ночных. И с того времени еще усерднее начала она подвизаться, собирая мысли благие в сердце своем, как пчела мед».

Пороть! Пороть надо было! Вот и не была бы отцовская душа «оструплена».

Евфросиния до конца жизни сохранила к родителям доброе отношение. Хоть и «пренебрегла печалью в доме отца своего». Впрочем, и батюшке стало некогда: «рогволды» бурно делили взбаламученное походом Мономаха княжество.

Задуманное бракосочетание с выбранным «из всех именитых просителей самого достойного юноши» стало уже не актуальным, а юноша — не столь достойным.

Мономах вернулся к южным делам. Угроза с северо-запада была временно ликвидирована. Последовала серия успешных походов в Степь. Разгромленные орды в верховьях Донца, уничтоженное аланское княжество, бежавший за Кавказ Шарукан…

Потом пришло время снова обратить своё внимание на Полоцк. Но… 19 мая 1125 года, 72 лет от роду, Мономах умер.

«Рогволды» обрадовались и засуетились. Сдуру — Мономах подготовил качественного наследника.

Глава 219

За это время Евфросиния освоила монастырское житьё-бытьё. И загрустила. Она — не нежная пугливая отроковица, она «доблестный воин, вооружилась на врага своего диавола». Где искать «врага своего»? — Она перебирается к людям, в Полоцк.

«Евфросиния возжелала еще более усовершенствоваться в подвигах духовных и для сего испросила у епископа Полоцкого Илии позволения поселиться в маленькой келии при княжеской великой церкви в честь Святой Софии, Премудрости Божией».

В подобной келье, сделанной прямо в стенах храма Соломона в Иерусалиме, жила некоторое время Мария Иоакимовна, ставшая Богоматерью. Аналогия подчёркивалась ещё при жизни Евфросинии.

Но, в отличие от «прекрасной еврейки», «прекрасная полочанка» не только молилась, но и работала: «инокиня-княжна переписывала священные книги, которые продавала в монастыри и церкви».

Первая на Руси профессиональная женщина-писарь. Снова она вырывает свою жизнь из обычного.

Женские монастыри традиционно развивают швейное производство, иногда — некоторые пищевые отрасли. Книги, по здешним понятиям — чисто мужское дело. Бабы же — они того… дуры! Уловить смысл написанного, точно воспроизвести… а у них-то… семь пятниц на неделе. Даже молодых монахов, юношей — не подпускают к столь серьёзному, ответственному занятию. А тут… Тут — Предислава. Изумление горожан перед её талантами возрастает день ото дня.

Какая жалость, что столь мощный дух, столь выдающаяся кровь оказались в женском теле! Которое не оставило потомства. Цепь реинкарнации? — Прервалась.

Вот попала бы такая душа да мальчиковое тело…! И был бы на Руси князь, равный Мономаху. Вот и порвали бы они «Святую Русь» в клочья… Положили бы людей в братоусобице, как было на Немиге, как случилось перед татаро-монголами в Липецкой бойне. И выжгли бы половцы не только Тьмутаракань и Белую Вежу, а и Киев с Черниговом.

Альтернативная история на основе духовно-гендерной флуктуации. Но… случилось то, что случилось.

Через два года после смерти отца Мстислав Мономахович ведёт дружины на Полоцк. «Рогволдов» бьют, подписан новый мир, принесены новые клятвы. Князья снова начинают хитрить. Ощущение бездарности правителей, приближающейся катастрофы — нарастает.

«Доблестный воин» в монашеском платочке делает следующий шаг. Проводит отъём церковного имущества. Исключительно по просьбе Ангела Божьего: «преподобная увидела в сонном видении Ангела Божия, который, взяв её за руку, повёл за город к месту, называвшемуся Сельцо. Там находился загородный летний дом епископов Полоцких с малой деревянной церковью в честь Святого Спаса. И сказал Ангел блаженной Евфросинии: «Подобает тебе здесь пребывать, потому что Бог через тебя на этом месте многих приведёт ко спасению»».

«Тогда епископ, призвав дядю Евфросинии, князя Бориса, бывшего тогда владетельным, и отца святой, князя Георгия, и многих бояр, и прочих честных мужей возвестил им волю Божию и сказал: «Вот я при вашем управлении, в присутствии вас, даю Евфросинии место при церкви Святого Спаса на Сельце, дабы там был монастырь девический. Пусть никто из потомков не препятствует ей и не отнимает у нее того, что я дал ей». Князья выразили свое согласие на это».

Попробовали бы они не согласиться! Евфросиния формирует целый «женский эскадрон» из полоцких княжон. Из дома отца она обманом уводит младшую сестру Грядиславу, и, без родительского согласия, проводит пострижение сестры в монахини. Родители пытаются унять закусившую удила «борцу с диаволом»: «Преисполнившись гнева, они пришли в монастырь и с горечью сердечной говорили святой Евфросинии: «О, дочь наша! Что ты сделала с нами! Ты прибавила к старой печали нашей еще новую печаль и к одной скорби еще другую скорбь! Разве недостаточно было тебе оставить нас? Вот ты и другое чадо наше, дорогое для нас, отняла у нас! Для этого ли мы родили вас? Для этого ли воспитали вас? Для того ли мы родили вас, чтобы вы ранее смерти своей заключились, как в гробе, в этих черных ризах и, водворившись в монастыре, лишили нас тех утех, которых мы ждем от вас?..»».

Эх, княже, не видать тебе внуков от дочерей.

Дядя — светлый князь Полоцкий Борис — тоже пострадал: Евфросиния забирает его дочь Звениславу Борисовну. «Житие Евфросинии Полоцкой», едва ли не самый тиражируемый средневековый русский текст о том времени — известно 160 списков — произведение литературного таланта Звениславы.

Но вклад Звениславы и вполне вещественен: «Звенислава принесла в обитель к преподобной все свои драгоценные одежды, приготовленные к бракосочетанию, и сказала святой: Госпожа и сестра моя! Я вменяю ни во что драгоценности мира сего; эти брачные украшения я даю в церковь Спасителя нашего, а сама желаю уневестить себя Ему духовным браком и преклонить голову свою под благое и легкое иго Его».

По сути — государственная измена. Борис выжимает из смердов и посадских серебрушки, вкладывает их в «драгоценные одежды» будущей невесты, ведёт переговоры, ищет союзников в преддверии неизбежной войны, а тут…

— Какой ты самовластный государь, если даже над девками в своём дому не властен?

Выжатые из народа потом и кровью цацки укладываются в монастырские сундуки, не становятся союзной армией или собственным войском.

«Карфаген должен быть разрушен» любил повторять Катон Старший римским сенаторам. Что повторял Мономах своим сыновьям насчёт Полоцка — доподлинно неизвестно. Но через два года Мстислав Мономашич, прозванный летописцем Великим, наносит добивающий удар.