Ночь Белого Духа

— Микаэла! — Элиот тряхнул ее.

Она застонала, перекатив голову из стороны в сторону. Перевалив ее через плечо, Элиот выбрался в коридор. Крадучись, он прошел вдоль коридора до балкона, выходящего во внутренний дворик, осторожно выглянул… и прикусил губу, чтобы сдержать крик. В серебристо-синем предрассветном сумраке была отчетливо видна стоящая посреди двора высокая бледная женщина в белой ночной сорочке, с рассыпавшимися по плечам черными волосами. Она резко повернула голову, уставив взгляд на Элиота, и ее резные черты исказила злорадная ухмылка; эта ухмылка во прах развеяла надежды Элиота на бегство. «Только попробуй уйти, — как бы говорила Эме Кузино. — Валяй попробуй! Мне это придется по душе». Внезапно в дюжине футов от нее вздыбилась тень, и Эме обернулась к ней. Во дворе поднялся ветер неистовый вихрь, в самом центре которого замерла Эме. Деревья замахали ветвями, будто кожистые птицы; горшки разлетелись вдребезги, и осколки полетели в лха. Сгибаясь под тяжестью Микаэлы, Элиот направился к лестнице, ведущей в спальню мистера Чаттерджи, чтобы оказаться как можно дальше от места битвы.

Прошел бесконечный час, во время которого Элиот то и дело выглядывал во двор, наблюдая за игрой в прятки, затеянной лха с Эме Кузино, и понимая, что лха защищает их, не давая ей передышки… тогда-то Элиот и вспомнил о книжке. Достав ее с полки, он принялся торопливо перелистывать страницы в надежде наткнуться на что-нибудь полезное. Ничего другого ему просто не оставалось. Он возобновил чтение там, где Эме изрекла, что повенчана со Счастьем, бегло просмотрел описание преображения Джинни Уиткомб в юное чудовище и отыскал второй экскурс в историю Эме.

В 1895 году богатый американец швейцарского происхождения по имени Арман Кузино приехал погостить в родной Сен-Беренис, где воспылал нежными чувствами к Эме Виймо. Ее родные не могли упустить случай избавиться от нее и позволили Кузино жениться на Эме и увезти молодую жену к себе в Карверсвилль, штат Нью-Хемпшир. Переезд ни в коей мере не обуздал ее страсти к совращению лиц противоположного пола. Она не чуралась никого — в горнило страсти шли и адвокаты, и дьяконы, и лавочники, и фермеры. Но зимой 1905 года она влюбилась в молодого учителя — влюбилась страстно, без памяти. Она полагала, что учитель вызволил ее из нечестивого брака, и благодарность ее не знала границ. К несчастью, когда учитель полюбил другую женщину, Эме впала в столь же безграничную ярость. Однажды ночью, проходя мимо особняка Кузино, местный доктор заметил женщину, разгуливавшую по парку: «…женщину из пламени, не пылающую, а составляемую пламенем во всех анатомических подробностях…» Из окна валил дым; доктор бросился внутрь и обнаружил опутанного цепями учителя, пылающего в просторном камине, как бревно. Доктор потушил небольшой пожар, распространявшийся от очага, а по пути обратно в парк споткнулся об обугленный труп Эме.

Была ли ее смерть непреднамеренной, из-за случайно воспламенившейся ночной сорочки, или Эме покончила жизнь самоубийством, так и осталось неясным; зато стало совершенно ясно, что с тех пор в особняке воцарился дух, обожающий вселяться в женщин и доводить их до убийства своих мужчин. Телесная оболочка ограничивала сверхъестественные силы духа, зато одержимая обретала невероятную физическую силу. К примеру, Джинни Уиткомб убила своего брата Тима, открутив ему руку, а затем пустилась в погоню за вторым братом и отцом, и эта жуткая, изнурительная гонка не прерывалась ни днем, ни ночью — вселившись в тело, дух не ограничивался ночной активностью…

_Боже!_

Свет, пробивающийся сквозь застекленную крышу, посерел.

Спасены!

Подойдя к кровати, Элиот принялся трясти Микаэлу. Она со стоном приоткрыла глаза.

— Просыпайся! — торопил он. — Надо уматывать отсюда!

— Что? — Она ударила его по рукам, отбросив их в сторону. — Что ты городишь?

— А ты разве не помнишь?

— Не помню чего? — Спустив ноги на пол, Микаэла села, опустив голову и пытаясь собраться с мыслями. Затем встала, покачнувшись, и охнула: Господи, что ты со мной сотворил? У меня такое чувство… — В ее взгляде промелькнуло мрачное подозрение.

— Надо уходить отсюда. — Элиот двинулся в обход кровати к Микаэле. Ранджиш урвал крупный куш. В тех ящиках вместе с кирпичами был запакован самый что ни на есть подлинный демон. Вчера ночью он пытался в тебя вселиться. — Тут он заметил написанное на ее лице недоверие. — Должно быть, ты отключилась. Вот. — Он протянул Микаэле книжку. — Это тебе объяснит…

— О Боже! — вскрикнула она. — Что ты сделал?! У меня внутри все саднит! — Она попятилась от Элиота с расширившимися от испуга глазами.

— Да ничего я не делал. — Он развел руками, словно хотел продемонстрировать, что в них нет оружия.

— Ты изнасиловал меня! Пока я спала! — Она бросала панические взгляды налево и направо.

— Что за чушь!

— Ты меня накачал наркотиками или что-нибудь в этом роде! О Боже! Пошел вон!

— Я не буду с тобой спорить. Нам надо убираться отсюда. После этого можешь заявить на меня за изнасилование или за что захочешь. Но мы уходим, даже если мне придется тащить тебя силком.

Исступление отчасти покинуло Микаэлу, и она устало ссутулилась.

— Послушай, — проговорил Элиот, подходя ближе, — я не насиловал тебя. А мучаешься ты сейчас из-за того, что учинила с тобой эта чертова фата-моргана. Она была…

И тут Микаэла врезала ему коленом в пах.

Корчась на полу в попытке подавить в себе невыносимую боль, Элиот услышал, как распахнулась дверь и в коридоре зазвучали удаляющиеся шаги. Ухватившись обеими руками за край кровати, он вскарабкался на колени, и тут же его стошнило прямо на простыни. Повалившись обратно, он пролежал минут пять, пока боль не стихла, оставив после себя пульсацию, заставлявшую сердце подстраиваться под ее ритм, потом осторожно поднялся и шаркающими шажками двинулся в коридор. Цепко держась за перила, Элиот потихоньку спустился по лестнице к комнате Микаэлы, где с кряхтеньем принял сидячее положение, испустив всхлипывающий вздох. Перед глазами замельтешили фосфорические сполохи.

— Микаэла, послушай… — едва слышно прошелестел он, будто древний старец.

— У меня нож, — предупредила она из-за двери. — Только попробуй вломиться, и я пущу его в ход.

— Насчет этого можешь не волноваться. И насчет изнасилования тоже. Уж это-то у меня ни черта не выйдет. Ну, теперь ты меня выслушаешь?

Ни звука.

Он рассказал ей обо всем, а когда закончил, она промолвила лишь:

— Ты сумасшедший. Ты меня изнасиловал.

— Да я бы тебя и пальцем не тронул. Я… — Элиот едва не сказал, что любит ее, но решил, что, пожалуй, погрешил бы против истины. Наверное, ему просто хотелось обладать доброй, чистой правдой вроде любви. От боли его снова замутило, словно иссиня-лиловый атлас его ушиба просачивался в живот, наполняя его скверными газами. Элиот с трудом поднялся на ноги и привалился к стене. Спорить бессмысленно, да и надеяться, что она покинет дом добровольно, тоже нечего — раз она реагирует на Эме так же, как Джинни Уиткомб. Единственный выход — отправиться в полицию и обвинить Микаэлу в каком-нибудь преступлении. В ответ она обвинит его в изнасиловании, но, если повезет, их обоих всю ночь продержат под замком. Тогда у него будет время послать телеграмму мистеру Чаттерджи… а уж тот непременно поверит. Мистер Чаттерджи — верующий по природе, просто вера в местных духов не вписывается в его представления о просвещенности. Он примчится из Дели первым же самолетом, горя желанием запротоколировать Ужас.

Со своей стороны горя желанием покончить с этим, Элиот одолел лестницу и заковылял через двор; но лха уже дожидался его, размахивая руками в тенистой арке, ведущей на улицу. То ли из-за света, то ли из-за последствий поединка с Эме — точнее, бледного язычка пламени, просвечивающего сквозь его ладонь, — выглядел лха менее, что ли, вещественным, чем прежде. Его чернота как-то замутилась, воздух вокруг нее затуманился, подернулся грязной пеленой, напоминающей пробегающие по объективу фотоаппарата волны — словно лха глубже погрузился в свою родную среду. Элиот больше не опасался прикосновения лха, даже обрадовался ему, и его расслабленность словно укрепила связь. Перед мысленным взором Элиота начали возникать образы: лицо Микаэлы, лицо Эме, затем оба лица наложились друг на друга. Лха показывал это снова и снова, и Элиот понял, что тот хочет, чтобы вселение свершилось. Но не понял зачем. Последовали новые образы: вот бежит он сам, бежит Микаэла, площадь Дурбар, маска Белого Духа, лха. Множество лха — будто черные иероглифы. Эти образы тоже повторялись, и после каждого повтора лха подносил свою ладонь к лицу Элиота, чтобы продемонстрировать мерцающий язычок пламени Эме. Элиот подумал, что уразумел послание, но, когда попытался передать, что это вызывает у него сомнения, лха просто повторил образы.