Шардик

Барон с куском коры в руке повернулся и хмуро зыркнул на весельчака, словно желая сказать, что он, по крайней мере, не болтает глупости во хмелю.

— А уж кто писать ум-меет… — Молодой барон соскользнул со стола на лавку, дрогнувшую под ним. — Про н-них я все скажу одним словом…

— Та-Коминион, — раздался скрипучий, резкий голос из глубины хижины, — я хочу поговорить с ними. Зельда, приведи их сюда.

Другой барон поднялся с лавки напротив и властно поманил Кельдерека с Тафро. Они проследовали за ним из синдрада в дальнюю комнату, где сидел в одиночестве верховный барон. Оба в знак почтения и покорности склонили голову, поднесли ко лбу сложенные ладони и выжидательно замерли с опущенными глазами.

Кельдерек, никогда прежде не представавший перед Бель-ка-Тразетом, заранее постарался подготовиться к этому моменту. От одного взгляда на верховного барона мороз подирал по коже, ибо лицо его (если слово «лицо» здесь вообще применимо) было страшно обезображено и выглядело так, будто когда-то расплавилось и застыло. Лоб пересечен уродливым белым рубцом; левый глаз, вылезший из глазницы на щеку, наполовину скрыт под длинным мясистым бугром, тянущимся от переносицы до самой шеи. Челюсть перекошена вправо, и рот вечно приоткрыт в кривой гримасе; на подбородке — синевато-багровый шрам, по форме напоминающий молот. Чудовищная эта маска хранила выражение сардоническое, проницательное, гордое и отчужденное — выражение, изобличающее в верховном бароне человека несокрушимого, которого не убьет ни предательство, ни осада, ни знойная пустыня, ни потоп.

Бель-ка-Тразет сидел на круглом табурете, похожем на барабан, и пристально смотрел на охотника. Несмотря на жару, он был в толстом меховом плаще, скрепленном на шее медной цепью, и видом своим вызывал в воображении образ черного шатра с установленной на верхушке отрубленной вражьей головой. Несколько долгих мгновений в комнате висела тишина — тишина напряженная, как натянутая тетива. Потом Бель-ка-Тразет произнес:

— Как твое имя?

Голос у него тоже был искаженный: резкий, низкий, со странным скрежетом, подобным скрежету острого камня, ударяющего об лед.

— Кельдерек, мой повелитель.

— Зачем ты здесь?

— Меня прислал шендрон, что несет дозор у зоана.

— Это мне известно. Почему он тебя прислал?

— Я не захотел рассказать ему, что со мной приключилось сегодня.

— Почему твой шендрон отнимает у меня время? — грозно осведомился Бель-ка-Тразет у Тафро. — Неужто он не мог развязать язык этому малому? Ты хочешь сказать, что вы вдвоем не сумели ничего из него вытянуть?

— Он… охотник, мой повелитель, — заикаясь, забормотал Тафро. — Он сказал нам… то есть отказался говорить. Шендрон спросил про… про рану. А он ответил… мол, за ним гнался леопард, но больше не добавил ни слова. А когда мы на него насели, он заявил, что не может ничего рассказать, и все тут.

Последовала пауза.

— Он отказался говорить, мой повелитель, — упорствовал Тафро. — Мы ему сказали…

— Помолчи!

Бель-ка-Тразет нахмурился, прижал два пальца к уродливому бугру под глазом и надолго задумался. Наконец он поднял взгляд:

— Похоже, лжец из тебя никудышный, Кельдерек. Зачем сочинять про леопарда? Почему бы не сказать, что ты свалился с дерева?

— Я сказал правду, мой повелитель. Там действительно был леопард.

— А рана твоя… — Бель-ка-Тразет схватил Кельдерека за левое запястье и легонько подергал, всем своим видом показывая, что может дернуть гораздо сильнее, если пожелает. — Рана пустяковая. Верно, ее нанес тебе человек, огорченный скверной новостью, которую ты сообщил? Верно, ты ему сказал: «Шендроны смотрят в оба, застигнуть врасплох не получится» — и он разозлился?

— Нет, мой повелитель.

— Ладно, посмотрим. Значит, за тобой гнался леопард, и ты упал. Что было потом?

Кельдерек молчал.

— Он полудурок, что ли? — спросил Бель-ка-Тразет, поворачиваясь к Зельде.

— Я его почти не знаю, мой повелитель. Но вроде бы он слывет дурачком. Над ним все смеются… он играет с детьми…

— Что-что?

— Играет с детьми, мой повелитель. На берегу.

— Что еще?

— А вообще он держится особняком, как многие охотники. Живет один, зла никому не чинит, насколько мне известно. Его отец обладал правом охотника на свободное перемещение, каковое право Кельдереку было позволено унаследовать. Если прикажете, мы пошлем кого-нибудь разузнать больше.

— Так и сделай, — кивнул Бель-ка-Тразет, потом взглянул на Тафро. — А ты ступай прочь.

Тафро быстро приложил ладонь ко лбу и исчез, как свечное пламя, задутое ветром. Зельда последовал за ним, стараясь не ронять достоинства.

— Итак, Кельдерек, — медленно проговорил кривой рот, — ты человек честный, как ты утверждаешь, и мы с тобой остались наедине. Теперь ничто не мешает тебе рассказать, что с тобой произошло сегодня.

На лбу у Кельдерека выступила испарина, он беззвучно пошевелил дрожащими губами.

— Почему ты сказал шендрону несколько слов, а дальше говорить отказался? — спросил верховный барон. — Что за глупость такая? Обманывать нужно с умом. Если ты хотел что-то скрыть — почему не придумал правдоподобную историю, которая удовлетворила бы шендрона?

— Потому что… на самом деле… — Охотник поколебался. — Потому что я боялся и сейчас боюсь. — Он немного помолчал, а потом вдруг выпалил: — Разве можно лгать богу?

Бель-ка-Тразет смотрел на него, как ящерица на мошку.

— Зельда! — внезапно крикнул он.

Барон тотчас вырос в дверном проеме.

— Отведи парня в синдрад, дай ему перевязь для руки и накорми. Через полчаса приведи обратно. И тогда, Кельдерек, клянусь этим ножом… — Бель-ка-Тразет вонзил свой кинжал в золотую змею, изображенную на крышке сундука, стоявшего рядом, — ты расскажешь мне все, что знаешь.

О непредсказуемости верховного барона ходили легенды. Подталкиваемый в спину Зельдой, Кельдерек побрел обратно в синдрад и там уселся сгорбившись на лавке. Мальчики-прислужники принесли еду и кожаную перевязь.

Когда он вновь предстал перед Бель-ка-Тразетом, за окнами уже сгустилась темнота. В синдраде было тихо: все бароны, кроме двоих, разошлись по домам. Зельда сидел у горящего очага, внимательно разглядывая стрелы, принесенные оперяльщиком. Фассел-Хаста, низко наклонясь над столом, медленно писал тонкой кисточкой на коре при свете коптящей глиняной лампы. Горящая лампа стояла и на сундуке Бель-ка-Тразета. В темной глубине комнаты кружили, мерцая и поблескивая, два светлячка. В дверном проеме опустили занавес из деревянных бусин, и они тихонько постукивали при дуновениях вечернего ветерка.

Обезображенное лицо Бель-ка-Тразета казалось порождением игры света и тени: уродливые черты жутче дьявольской маски в каком-нибудь спектакле, мясистый бугор спускается от межбровья к шее подобием чудовищного, свернутого набок носа, черные тени под челюстью ритмично пульсируют, точно жабье горло. А ведь им и впрямь придется сейчас разыгрывать спектакль, подумал Кельдерек, ибо все происходящее не имеет ничего общего с привычной для него жизнью. Простой человек, довольствующийся лишь хлебом насущным и не стремящийся ни к богатству, ни к власти, был таинственным образом избран и превращен в орудие противодействия воле Бель-ка-Тразета.

— Ну что ж, Кельдерек, — начал верховный барон. Имя он произнес с легким нажимом, в котором угадывалось презрение. — Пока ты набивал брюхо, я разузнал все, что только можно разузнать про малого вроде тебя. То есть все, кроме того, что ты сейчас расскажешь мне, Кельдерек Зензуата. Ты знаешь, что у тебя такое прозвище?

— Да, мой повелитель.

— Кельдерек Играй-с-Детьми. Одинокий молодой человек, обходящий стороной таверны и проявляющий противоестественное безразличие к женскому полу — слывущий, однако, искусным охотником, который часто приносит дичь и разные диковины купцам, торгующим в Гельте и Бекле.

— Коли вам все известно, мой повелитель…

— Поэтому ему позволяется уходить из деревни одному, ни у кого не спрашиваясь. Иногда он уходит на несколько дней, так?