Послушание змеи

 Задыхаясь, мы неслись по крышам, я не отваживался бросить взгляд вниз, ведь тогда со страху сразу бы свалился. В конце концов ничего не было слышно, кроме нашего загнанного дыхания, и мой провожатый  опустился позади трубы, притянув меня к себе.

 Он осторожно посмотрел за угол, остался доволен тем, что увидел, облокотился о стену и на мгновение прикрыл глаза, пока его дыхание успокаивалось.

– Ты уверен, что тебя послали ко мне не как божью кару?

Я сделал так, как обычно поступал в такие моменты – смущенно опустил глаза и не сказал ни слова.

Через некоторое время послышался его тихий смех.

– Кажется, ты теперь в розыске, а, малыш? Когда твой Мастер узнает об этом, его хватит удар. Теперь пошли.

Он поднялся и повел меня по высоким крышам, пока мы не подошли к незапертому люку. Открыв его, он втолкнул меня внутрь. Я был весьма благодарен, что он больше не использует кинжал, чтобы убедить меня следовать вместе с ним. Но я и без оружия перед носом чувствовал к нему глубокое уважение и поспешил спуститься вниз. 

Лестнице ниже он открыл дверь (ключом,  это заставило меня предположить, что он действительно тут жил) и мы переступили порог по-спартански обставленной комнаты. Там была кровать, пара стульев, стол и камин, в котором еще светились угли. На полке возле стены стояла пара книг, насчет которых я был уверен, что они служили не только как украшения, но совсем не уверен в том, что он их купил. Было холодно. Несколькими заученными движениями он зажег огонь в камине и пару светильников, потом уселся на кровать и взглянул на меня.

– Ты мало говоришь, а?

Медленно и со странными усилиями он начал стягивать плащ, и лишь сейчас мне стало ясно, что он истекал кровью. Стрела попала ему в левое предплечье чуть ниже плеча, он обломал ее тут же, чтобы не мешала. Вытащить ее означало бы обессиливающую потерю крови, а также остался бы отчетливый след, который верно указал бы путь нашим преследователям. Он увидел мой испуганный взгляд и скорчил мину, затем снова занялся своей одеждой.

Что я более-менее хорошо умел, так это обрабатывать раны. Я научился этому у матери, прежде чем она умерла, ведь на крестьянском дворе вроде нашего все время можно было легко или тяжело пораниться, а лекаря мы себе не могли позволить. Я поспешно шагнул к нему, с тем успехом, что его кинжал снова очутился у него в руке.

– Я... я хочу лишь помочь.

Он рассматривал меня изучающе, затем отложил оружие в сторону. Подбородком указал на виднеющуюся часть стрелы:

– Ты можешь что-то в этом роде?

– Да, господин. Рана тяжелая, господин. Я могу о ней позаботиться.

– Давай, не стесняйся.

– Но мне нужно кое-что – травы и бинты, господин, я мог бы принести их с рынка...

– ... вместе с городской стражей.

– Н-нет, господин, меня же теперь тоже ищут, Вы же сказали...

– Парни не узнают тебя, даже если ты сделаешь перед ними стойку на руках и подрыгаешь при этом ногами, уж поверь мне.

– Я действительно хочу Вам помочь.

Ему на самом деле было хуже, чем он пытался мне показать и мне было ясно, что нужно вытащить проклятую штуковину из его плеча. Но тогда оно стало бы сильно кровоточить и сильно воспалилось бы, я не видел здесь ничего такого, чем можно было это прекратить. Он откинулся назад на кровати и закрыл глаза.

– Ну хорошо, тогда иди. Жду с нетерпением твоего возможного возвращения.

Я сразу повернулся и пошел. Когда я был в дверях, он спросил меня:

– Тебя как звать, малыш?

– Тим.

– Тим, значит. А я Гарретт.

Он снова закрыл глаза. Я помчался, будто за мной гнались черти.

Со втянутой в плечи головой я прошмыгнул мимо стражников, но он  был прав – они не обратили на меня внимания. Найдя нужные травы, я торговался что есть мочи – стоимость всего весомо превышала мои финансы. Затем победоносно и поспешно пустился в обратный путь. Начало смеркаться, когда я зашел в комнату. 

Вор лежал в так же, как я его оставил, и не шевелился. Я озабоченно подступил ближе, он быстро вскочил, узнал меня снова успокоенно сполз назад.

Начав работу, я отыскал котел и раздул огонь  посильнее, чтобы приготовить пасту из трав. Когда мазь для раны была готова, я понес ее и бинты к постели. Сейчас пишла очередь того, чего я больше всего опасался. Мне уже один раз довелось  видеть, как удаляют стрелу, но смотреть и делать самому – две разные вещи.

От матери я знал, что если действовать слишком осторожно, то многочисленные движения причинили бы раненому лишние боли, но если действовать слишком поспешно, то можно было вызвать сразу обильное кровотечение и причинить еще больше вреда, чем уже было причинено стрелой.

Я заставлял свои пальцы не дрожать, когда я ухватился за обломок. Потом попытался вытащить шуковину наружу и быстро заметил, что это совсем не легкое дело. Я едва мог ухватить кровавый и короткий остаток древка, а пальцы все время соскальзывали. Пытаясь действовать как можно лучше, мне оставалось только удивляться его самообладанию. Он стал очень бледен, задержал дыхание, а мускулы на его щеках напряглись так, что готовы были порваться, однако не издал ни звука.

В конце концов я сдался. Проклятая штуковина очевидно была с зазубринами. Я знал, что был один лишь путь, чтоб выдернуть ее наружу. Переведя дух, я собрал в кулак всю решительность и все свое мужество и с силой надавил на обломок, так что он вышел с другой стороны, проткнув кожу. Раненый сильно содрогнулся. Теперь стрела подалась и ее можно было быстро вытащить.

Я сразу начал обрабатывать рану, задержав поток крови, терпеливо ожидая, пока он остановится, наложил мазь и крепко перевязал мест ранения. Когда все было готово, я заметил, что он больше не открывал глаз, если с ним заговариваешь. То, что дыхание его было равномерным, успокоило меня. Хребет мой затрещал при попытке перенести его в постель. Так же неуклюже я освободил его от сапог и поддернул одеяло, чтобы укрыть его.

Когда я о нем наконец позаботился, то увидел, что мои руки трясутся от усталости. Подтащив один из стульев поближе к огню, я съежился на нем и почти мгновенно уснул.

Была примерно полночь, когда меня разбудил некий звук. Понадобилось время, чтобы сориентироваться и привести в порядок скрюченные кости. Огонь в камине превратился в тихо тлеющие красные головешки. Я прислушался к тому, что творилось позади.

Раненый лежал беспокойно на кровати и дрожал всем телом. Подойдя, я зажег свечу возле постели. Его кожа пылала, это можно было почувствовать, коснувшись рукой. Он не реагировал ни на свет, ни на прикосновения, ни на мой голос. Мне было ясно, что это могло означать. Если ко всему прочему у него началась гангрена, то моя миссия окончилась, по-настоящему не начавшись.

Я помчался вниз, набрал воды из колодца на площади, споткнулся об неизбежного пьяницу в дверном проеме и снова взлетел по ступенькам, чтобы намочить оставшиеся бинты и обернуть ими его икры, руки и лоб, чтобы с помощью компресса изгнать жар из его тела. Я мог только пытаться понизить опасную высоку температуру и надеяться, что он был сильнее того, что сейчас завладело им. Остаток ночи я провел меняя смоченные холодной водой бинты вокруг его ног, рук и лба, снова и снова таская воду из колодца. Когда забрезжил рассвет, жар был побежден. Он стал спокойнее и я прикорнул у края кровати, положив голову на руки.

5

– Эй! Ты что, никогда больше не проснешься? – Чья-то рука трясла мое плечо.

Стоял ясный день и Гарретт смотрел сверху на меня. Он уселся на кровати и выглядел хотя и не цветущим, но тем не менее гораздо лучше нежели прошлой ночью.

– Не вставать, – пробормотал я спросонок.

– Ты не хочешь вставать?

– Нет, господин, – я быстро поднял голову и поспешно вмешался, предотвратив его попытку подняться из кровати. – Вы не должны вставать.

Удивленный моей резкостью, он плюхнулся обратно.

Я встал и теперь возвышался над ним, насколько это вообще было возможно с моим малым ростом и не особо впечатляющей шириной плеч.