Великая Ордалия (ЛП)

— Доселе враги всего лишь беспокоили нас, — объявил Келлхус, обратившись к своим Уверовавшим королям и сверкая своим, обращенным к вечности, светоносным взглядом. — Даже Ирсулор был для них всего лишь уловкой, пустяком, организованным без особых ожиданий. И если бы не наша надменность, не наши раздоры, Умрапатур был бы и сейчас вместе с нами…

— Господин и Пророк! — Воскликнул Пройас. — Прошу тебя, снизойди!

На сей раз просьба эта вызвала вопросительные взгляды со стороны Кайютаса и Апперенса Саккариса и толчок локтем со стороны Саубона. Прочие, как Нурбану Сотер и Хринга Вукыел, отреагировали на нарушение приличий мрачными взглядами.

— Даглиаш —то место, где они будут сражаться, — продолжил Келлхус, не обращая внимание на помеху, — где нечестивый Консульт попытается пустить кровь нашей Великой Ордалии, а не оцарапать ей шкуру…

Интересно, насколько глубоко ошибочное действие может влиять на задумавшего его человека… люди, подчас, вкладывают больше усилий в саму ошибку, чем в исправление её. Если ошибку невозможно исправить, её, во всяком случае, можно реализовать.

Что значит честь Даглиаш, если добыта она ценой позора? И все же, за всю свою жизнь Пройас никогда еще не нуждался в чем-либо в такой степени — так ему, во всяком случае, казалось в этом небе, над исполинскими руинами.

— Именно здесь, — проговорил Келлхус, — нелюди впервые увидели, как Инку-Холойнас вспорол небо. Здесь инхорои совершили первые из своих мерзких и бесчисленных преступлений…

Плот, кренясь, огибал ныне крепость, оголенные останки которой оставались за спиной Святого Аспект-Императора. Группы шранков в черных доспехах высыпали из различных отверстий на стены.

— Вири … Великая Обитель нелюдей, лежит мертвой под основаниями этих стен… подземная цитадель Нин’джанджина. Сама скала здесь источена подземельями и подобна на гнилому пню…

— Прошу тебя! — Услышал Уверовавший король Конрии собственный голос, хриплый и жалобный. — После всего, чем я пожертвовал!

Ты в долгу передо мной!

Святой Аспект-Император Трех Морей, наконец, обратил к нему свой лик, глаза его горели солнечным светом.

— Пока что, Консульт не мог двинуть свои войска против нас, — проговорил он. — Они могли только ждать, пытаться с помощью Орды и собственной хитрости измотать нас. Но теперь Великая Ордалия стоит у самого их порога. Вон там лежит Агонгорея, Поля Ужаса, а за нею и сам Голготтерат…

— Даруй мне эту честь! — Выкрикнул Саубон, бросив на Пройаса испепеляющий взгляд

— Нет! — Взревел Пройас. — Нет!

Но все остальные уже присоединились к полной жадности какофонии. Прежняя жалость и неприязнь превратились в обиду, в желание превзойти. Внезапно ему показалось, что он чует доносящийся снизу сальный запах, словно пемза ободравший его ноздри.

Даглиаш был полон Мяса.

— Если наш враг надеется не пропустить нас к своим мерзким Вратам! — Гремел, перекрывая общий шум Келлхус. — Он нанесет свой удар здесь!

Теперь, казалось, поплыла уже сама крепость.

Пройас пал на колени перед Анасуримбор Келлхусом — первым среди прочих взволнованных и кричащих нобилей. И руководила им не преданность императору, даже не желание проявить фанатическую верность, ибо предметы эти более не имели для него значения. Остался лишь голод…

И необходимость.

— Прошууу! Умоляю тебя!

Простая потребность.

Часто говорят, что усердие проявляется в делах, а не в словах человека.

Однако Пройас знал, что это неправильно, знал, что отделить слова от дел невозможно, хотя бы потому, что слова и есть дела, совершенные действия, имеющие последствия столь же смертоносные, как удар кулаком или ножом. Однако, знать о чём-то, ещё не значит понимать… это не одно и то же. Можно знать всю силу слова, однако, совсем иное — быть свидетелем проявления этой силы, сперва слышать произнесенное слово, а потом видеть, как пляшут под его действием человеческие души…видеть слово, бьющее словно молотом.

И все же, наблюдать за чем-то, ещё не значит понимать это. Пройас видел, как Анасуримбор Келлхус погнал  несчетное количество душ через все Три Моря — слышал тысячи его речей за все эти дюжины лет, битв и народов, ни в малейшей степени не понимая происходящего. Да и как могло быть иначе, если он сам стоял среди тех, к кому обращена была эта проповедь? Когда же его сердце попало на крючок возлюбленного голоса, уносимое от славы к надежде и далее к ярости? Не имея надежного пути дабы измерить их силу, но, повинуясь этим словам, он терял само осознание движения, считал себя неподвижным.

И теперь он впервые был свидетелем того, что видел ранее тысячу раз: обращение Анасуримбора Келлхуса к Воинству Воинств не в качестве Пророка и Воина, не в качестве Аспект -Императора, но как дунианина, осуществившего самый удивительный обман из тех, что ведомы Миру, и оттачивающего далее души, и так слишком острые, чтобы можно было счесть их пребывающими в здравом уме…

Ибо все они, люди Ордалии, пребывали в рабстве у Мяса. Валили за ним толпой, прыгали, выли и жестикулировали по отдельности. Некоторых даже сдерживали собратья, так одолевала их ярость и желание преклониться. И вид этой толпы одновременно пугал, ободрял — и даже возбуждал.

Плот поставили на столбы и превратили в помост. На нем собрались все вожди Ордалии, украшенные теми регалиями, которые ещё оставались у них. Собранные вокруг помоста мириады занимали всё видимое пространство — головы становились бусинами, потом песчинками… все они, охваченные похотью, кричали. Зажмурив глаза, Пройас едва мог отличить вопль людских голосов от шранчьего воя .. разве что голоса людей гремели, а не скулили под сводом небес.

Орда людей, приветствующая нечеловеческое сияние.

Дунианина.

Анасуримбор Келлхус висел в воздухе высоко над Плотом, ясно видимый и блистающий в переливах смутных и водянистых огней. Когда он заговорил, голос его каким-то образом разделился между всеми душами, так что каждый из людей услышал его как стоящего рядом приятеля, делящегося своим мнением.

— Когда забыт человек…

Стоя рядом с Саубоном у переднего края Плота, Пройас взирал вдаль, на запруженное людьми пространство. Он часто удивлялся внутренней противоречивости этих проповедей, тому, что проповедовавшееся в них смирение всегда вызывало всплеск буйной и всеобъемлющей гордыни…

— Когда кровоточат его раны, когда он оплакивает утрату…

Однажды он даже осмелился спросить об этом у Келлхуса — в мрачные часы после поражения у Ирсулора. Святой Аспект-Император объяснил ему, что страдание по разному благодетельствует разных людей: дает мудрость душам, подобным его собственной, отрешенность философам и прокаженным; a простым душам приносит праведность, понимание того, что они могут забрать у других то, что было отъято у них самих.

Но даже и это, как знал теперь Пройас, было ещё одной лестной ложью, новым самообманом, новым приглашением к безумным поступкам.

— Когда человек боится, теряет разум в смятении…

Сам он добивался одной только праведности. Это Пройасу сказал Келлхус. Если бы он и в самом деле стремился к мудрости, то никогда не изгнал бы Ахкеймиона.

— Когда он становится  меньше малого… только тогда способен он осмыслить гармонию Бога!

Пройас смотрел, как взволновался, напрягся и взревел пестрый ландшафт. Кричали краснолицые таны Нангаэля. Эумарнане размахивали кривыми мечами под лучами утреннего солнца. Агмундрмены трещали тетивами кленовых луков. Он помнил могучую радость, которую прежде приносили ему подобные зрелища, слепую благодарность, кровожадную уверенность, свирепую и хищную, как будто смерть можно сеять одним лишь желанием…

Но теперь желчь прихлынула к его горлу.

— Но почему? — Рявкнул он, не глядя в сторону Саубона.